— Даже госпоже де Монтеспан?
— Даже ей! У Мадам все тоже в неведении. Там уверены, что она ушла в монастырь. Но вернемся к мэтру Рагнарду, он говорит мало, только самое необходимое, терпеть не может, когда ему задают вопросы, и не отвечает на них. У меня он живет в одиночестве, под самой крышей, обложившись книгами и разными чудными предметами. Еду ему приносят, а сам он выходит лишь тогда, когда я в нем нуждаюсь или переезжаю. — Ваше высочество это устраивает?
— Полностью, пусть мой Рагнард и смахивает больше на колдуна, чем на обычного врача. Мое отменное здоровье, вызывающее зависть у всего двора, должно служить для вас наилучшим подтверждением его искусства.
— Без всякого сомнения! И все же я только что услышал от вашего высочества, что завтра вы уезжаете…
— Уезжаю, но оставляю вам своего кудесника. Когда он сочтет, что пациентка здорова, то даст вам знать, и вы отошлете его обратно. Кстати, он не берет за свои услуги платы… М-м-м! — простонала она, расширив ноздри. — Что за волшебный аромат! Покажите мне мою комнату, я вымою руки — и за стол! Умираю от голода!
Она подтвердила правоту своих слов, отдав должное стряпне Лами. Персеваль, совсем не голодный, неожиданно для себя составил гостье достойную компанию. Мадемуазель так нахваливала молодого повара, что Персеваль испугался, как бы она не переманила его к себе, однако она была слишком великодушна, чтобы взять за свои услуги даже такую плату. На следующий день принцесса уехала, как и обещала. Ей доставила удовольствие оказавшаяся у нее в карете большая корзина со всевозможными яствами, призванными скрасить ей тяготы обратного пути. Подав напоследок руку Персевалю для поцелуя, она молвила:
— Обещаю вам, шевалье, сделать все возможное для примирения между Сильви и королем. Он всегда относился к ней с большой симпатией, и мне непонятно, по какой причине она вдруг впала в немилость.
— Только не сейчас! Умоляю, ваше высочество, ничего не предпринимайте хотя бы некоторое время! Король отправил герцогиню в изгнание в приступе гнева. Лучше дат его гневу утихнуть. К тому же пока что моей бедной крестнице было бы затруднительно показываться при дворе…
— Так и порешим! Мы немножко повременим — но недолго. Нельзя допустить, чтобы ее забыли.
Рагнель придерживался противоположного мнения: с его точки зрения, Сильви было бы полезнее исчезнуть навсегда из поля зрения короля, но ему не хотелось огорчать Мадемуазель спором. Он придержал язык, помахал принцессе рукой и проводил громоздкую карету задумчивым взглядом.
С этого момента в замке началась странная жизнь — Сильви оставалась взаперти в спальне с неизвестным лекарем, и никто не знал, в чем состоит лечение. Население зал потеряло покой, но никто, включая Жаннету, не мог сказать ничего определенного о происходящем. Жаннета оставляла с помощью лакея воду и пищу, состоявшую главным образом из овощных супов, молока и компотов, меняя постельное белье и ночные сорочки больной, пугавшей своей худобой; порой от нее требовали нечто странное например, лед или пиявки. Всякий раз, когда она входила в комнату, врач стоял у окна спиной к ней, держась рук, за оконную задвижку; с места он сходил лишь тогда, когда возникала необходимость помочь перестелить постель, как других слуг, кроме Жаннеты, он не впускал. При этом он хранил молчание и даже не смотрел на Жаннету, сильно ее злило. Сильви она неизменно заставала спящей.
— Можно подумать, что перед моим приходом о; специально усыпляет, — жаловалась она Персевалю и Корантену. — Впрочем, дело, кажется, идет на nonpaвку. Она уже не горит, но очень бледна. Впрочем, иногда кажется, что и во сне она испытывает боль. Мне так хочется, чтобы ее побыстрее отдали нам! — говоря так, Жаннета вытирала глаза краем фартука. — Куда это годится — оставаться день и ночь наедине с мужчиной!
— Если такова окажется цена выздоровления, то не стоит обращать на это внимания, — отвечал шевалье, вздыхая. — Такая тяжелая больная для врача — не женщина, а врач для нее — не мужчина.
Однако, даже не сомневаясь в своей правоте, Персеваль не смыкал ночами глаз, поскольку просиживал в кресле перед запертой дверью, прислушиваясь к доносящимся из спальни звукам, порой довольно-таки странным, он бы назвал их молитвами или заклинаниями на неведомом языке. Он уже не чурался мысли, что, сравнивая Рагнарда с колдуном, Жаннета была недалека от истины. Раз так, не приходилось удивляться тщательности, с какой Мадемуазель скрывала своего лекаря от посторонних глаз, у зловещего Общества Святого Причастия был тонкий слух и нюх, и даже принцесса имела все основания его опасаться.
Время тянулось для Персеваля нестерпимо долго. Томление его усугублялось отсутствием вестей извне. Об участи Мари по-прежнему не было никаких известий. Рагнель сам съездил в монастырь Визитации на улице Сент-Антуан, надеясь, что девушка возвратилась именно туда, но ее не видели и там. Еще больше его тревожило молчание Тулона, откуда никак не приходило ответа на его последнее письмо. Молчал даже аббат Резини, неутомимый сочинитель писем. Неужели флот снова ушел в плавание? Как узнать об этом в Фонсоме, отрезанном от внешнего мира снегами и изгнанием его владелицы?
Наконец зима отступила. Обнажилась земля, на деревьях стали набухать почки. Как-то утром, когда Персеваль по привычке уносил от двери Сильви кресло, в котором ночевал, дверь вдруг открылась, и перед шевалье предстал мэтр Рагнард, закутанный в плащ, с сундучком в руке. Окинув спокойным взглядом шевалье, он впервые порадовал его слух звуком своего голоса:
— Не соблаговолите ли распорядиться, чтобы мне приготовили коня?
— Вы уезжаете?
— Несомненно. Задача выполнена. Больная выздоравливает, и мне здесь больше нечего делать. — Он направился к лестнице, но по пути обернулся. — Вы найдете на столе письменные рекомендации относительно ухода за больной в предстоящие дни. Разрешите откланяться, сударь. Да, и еще, она требует бережного обращения…
Персеваль, не чуя под собой ног от радости, проводил лекаря до конюшни, размышляя, как его отблагодарить и как выведать, в чем состоял недуг Сильви. Однако лекарь упорно молчал и лишь учтиво приподнял шляпу, когда, сев в седло, направился к аллее. Не дожидаясь, пока он исчезнет из виду, Персеваль бегом вернулся к крестнице. Его опередила Жаннета. Сильви лежала на спине, с широко раскрытыми, ясными глазами. Было видно, что она еще очень слаба, однако губы уже порозовели. При появлении Персеваля она с улыбкой протянула ему руки.
— До чего приятно снова вас видеть! Мне кажется, мы не виделись много лет…
— Считайте, целый век, душа моя! Что с вами происходило все это время?
