Если я правильно понимаю, от приглашения не отказался никто. Разумеется, сплетничали о грядущем приеме зло и во всю силу. В основном, правда, те, кто приглашения не получил. Софи, как всегда, была голо функциональна – звала лишь тех, от кого видела выгоду задуманному делу, и вовсе не думала о приличиях и последствиях. Я, как могла, смягчила ситуацию: самолично пригласила двух-трех самых заядлых, чтобы они не чувствовали себя обиженными и выделяли хоть на капельку яда меньше, чем имели в резерве.
Стол был обычным, а сладкое угощение тоже с восточным уклоном – какие-то полупрозрачные сладкие колобки, похожие на юные осиные гнезда, рассыпающееся в пальцах печенье… Кому пришло в голову, мог задуматься над тем, кто именно его готовил.
Смешно, но наряды большинства гостей тоже оказались на пол тона смелее, чем обычно. Даже я отчего-то открыла плечи (чего обычно не делаю), и почти в самом начале оставила косынку на одном из диванов. Причем, собираясь, вовсе о том не думала, и заметила все значительно позже, когда увидела других и сравнила с собой. Занятно, и есть о чем подумать. Так ли уж сознательно обусловлено наше поведение? Или правы немецкие и австрийские психиатры и лишь крошечный участок нашего мозга действительно подвластен нам? Тогда в чьей же руце остальное? Господа Нашего? Или…
Андрей Андреевич был очень мил и, замечая мою понятную скованность и смущение, в начале вечера почти непрерывно говорил мне умные и ненавязчивые комплименты. Я, в свою очередь, представляла его всем, и реагировала на удивленные (по поводу личности моего спутника) взгляды знакомых со всем возможным высокомерием. Когда я того хочу, у меня неплохо получается – никто не сказал вслух ничего такого, за что мне перед Андреем Андреевичем было бы неловко.
Великолепная Мари Шталь с лукавейшей улыбкой находила слова для каждого: одни снисходительно постукивали веером по ладони, другие – восхищенно ахали, третьи – отшатывались. Хотела бы я иметь такую же бойкость, тогда Софи явно случилось бы от меня больше пользы. Впрочем, я видела, как она сама долго беседовала с Мари и отошла вроде бы удовлетворенная результатом. Еще не знаю наверняка, но могу предположить, что Мари разузнала и рассказала ей что-то существенное о планах своего мужа.
Ирочка Гримм, расплывшаяся и какая-то поблекшая, грустила в углу. Я постаралась ее развлечь, но, кажется, не преуспела.
Ачарья Даса со свитой явился позже других – превосходен, как лицедей, выход явно продуман до мелочей. Не играл ли в театре?
Всякая присущая Европе магия и колдовство ассоциируется в сознании с черным, может быть, темно-синим цветом. Отделка, украшения – серебро, платина.
Даса был во всем белом, из украшений – тонкое золотое колечко на среднем пальце. («Как невеста или покойник!» – высказалась ехидная Мари.) В сочетании со смуглой кожей, темными волосами и глазами – крайне эффектно. Его спутницы, напротив, в темных одеждах. Держатся чуть позади, пожирают учителя празднично сияющими глазами. Фон, рама. Точнее – рампа.
Впрочем, любой спектакль неполон без нашей Софи. Во всяком случае, она так считает. Тут же кинулась к Ачарье, завладела им, учениц буквально раскидала по углам, бойко залопотала что-то удивительное, по слуху похожее на мистическое. Неужели успела прочесть что-то соответствующее? Или Петр Николаевич ее наскоро просветил?
Кстати, из забавного. Петр Николаевич присутствовал на приеме вместе со своей матушкой, Марией Симеоновной Безбородко. Почтенная дама снизошла до бального наряда и облачилась во что-то совершенно несусветное, вышедшее из моды четверть века назад, сплошь покрытое рюшами и цветами. Притом смуглость ее выдубленной сельскохозяйственными усилиями кожи могла соперничать разве что с Дасиной. Софи характеризовала свою свекровь как пристрастную ко всему на свете. Я того не заметила. Все происходящее Марии Симеоновне, по-моему, нравилось. Она трубно откашливалась и громким, привыкшим к отдаванию команд на открытом воздухе, голосом спрашивала у сына: «А вон там, в углу, на сыча похож, – это кто? Не Самарских ли младший сын? А вот та, расфуфыренная, – неужели Рогозиных дочка? Ну надо же, а ведь хорошенькая была в невестах-то…» Петя отвечал шепотом, старался занять мать едой или нейтральной беседой с кем-нибудь хорошо знакомым, и переносил весь этот кошмар со свойственным ему стоицизмом. Софи, занятая Дасой, ничуть не пыталась ему помочь.
Ачарья, между тем, слушал Софи вполне благосклонно, и уж начал что-то ей отвечать во вполне проповедческой манере (ученицы снова подползли поближе и едва ли не достали блокнотики), как вдруг произошло нечто, никем не предвиденное.
Софи внезапно вспомнила обо мне и решила представить нас с Андреем Андреевичем Дасе. Насколько я ее знаю, она боялась увлечься самой беседой и пропустить что-то важное. Хотела, чтобы я потом обсказала ей все то же, но со стороны. Это такой у нее художественный прием, часто помогающий и в реальной жизни что-то понять.
Но, пожалуй, раньше, чем она начала говорить, Андрей Андреевич удивленно улыбнулся, шагнул к Дасе и сказал:
– Вот удивительный случай! Здравствуйте, господин Дзегановский! Федор… простите, запамятовал за давностью лет отчество…
– Богданович, – машинально ответил Даса, и сам в недоумении сдвинул густые брови, явно силясь вспомнить. – А что, мы… мы разве с вами знакомы?
Софи склонила голову и перенесла вес на одну ногу, в какой-то совершенно охотничьей стойке. Андрей Андреевич улыбнулся еще раз.
– Вспоминайте – Егорьевск. Заштатный городок в Сибири. Краснорожий норвежец, капитан Сигурд Свенссон дает обед в трактире «Калифорния»…
– О! Действительно вспомнил! – обрадовался Ачарья. – Там еще были ссыльные революционеры и… Вы – приисковый инженер… Михайлов? Нет – Измайлов!
– Андрей Андреевич Измайлов, к вашим услугам!
– Рад, честное слово, рад! Я, помню, тогда выпил лишнего вместе со всеми и специально ёрничал, говорил ужасную крамолу, а вы просто уничтожали меня огненным взглядом…
– Я, да и все остальные, мы принимали вас за жандармского провокатора…
– Ну конечно! Конечно! Но я тогда просто не мог этого понять, потому что был пьян… И выплескивал свой сплин, и погибшие надежды на случайных знакомых, которые меня явно презирали, и которых я презирал… А вы и не пытались меня остановить… Я даже, помню, думал: может, кто-нибудь из них – ссыльный дворянин, и сейчас позовет меня стреляться? Вот было бы славно!.. Ну надо же, как неисповедимо вяжутся дхармические узлы…
