— Сердобольные монахини хотели оставить его у себя, — объяснил Бофор со смехом, — но господин аббат предпочел нас сопровождать, чтобы таким образом покаяться в грехах.
— Я должен был воротиться во что бы то ни стало, — подхватил больной, которого уже почтительно несли в носилках двое сильных слуг. — Необходим умеренный режим, иначе мне не похудеть.
— Я удивлюсь, если вы достигнете своей цели у нас! — вскричал Персеваль со смехом. — Ведь наш главный повар способен заткнуть за пояс всех своих коллег во Франции! Скоро вы сами в этом убедитесь.
И правда, кухня ожила уже при приближении всадников к имению, Лами приступил к священнодействию.
— Наконец-то добрая весть! — воскликнул Бофор. — Мы умираем с голоду.
Сильви не слышала его, потому что рыдала от счастья в объятиях сына, которого уже не чаяла увидеть. Если она и отстранялась от него, то только чтобы полюбоваться ведь сын превратился в молодца, каким гордилась бы любая мать. Заметив ее восторг, герцог со смехом проговорил:
— Вы доверили мне мальчика, а обратно получаете состоявшегося герцога де Фонсома!
— Вы мне его возвращаете? — прошептала Сильви, не веря своим ушам.
— Таково, по крайней мере, мое намерение, хотя…
— Я сам этого не желаю, матушка, — объяснил Филипп. — Я хочу повсюду следовать за господином адмиралом…
— Вернемся к этому разговору немного погодя, — оборвал его тот. — Здесь, в прихожей, чертовски холодно! Идемте греться.
Аббат Резини был осторожно водворен в свою прежнюю комнату и получил клятвенные заверения, что ему принесут подкрепиться и все прочее, чего он только пожелает. Остальные гости уселись за стол, который уже успели накрыть и на котором источали упоительный аромат разнообразные блюда. Хозяйка дома, прежде чем сесть, сочла необходимым трезво предостеречь:
— Вам следует поскорее узнать, монсеньер, об изменениях в моем статусе. Меня…
— Сослали? Знаю. Мадемуазель сообщила мне об атом в гневных выражениях, и я разделяю ее чувства. Коронованный молокосос плохо начинает, если первым делом набрасывается на самых верных подданных. Впрочем, отложим эту тему. Скажу лишь, что для меня это — дополнительное основание оставить вам Филиппа. Ведь он — глава семьи, он будем вам необходим.
Сильви уже не так радовалась.
— Раз так, то вы совершаете ошибку, друг мой. Король дал мне ясно понять, что его повеление о ссылке распространяется только на меня, тогда как мои дети будут и впредь пользоваться его милостью, если продолжат хорошо ему служить.
— Слыхали? — вскричал Филипп обрадовано. — Что я вам говорил, монсеньер? Моя мать любит меня и не станет принуждать держаться за ее юбку, зная, как мне дорога морская служба! А вот Мари я рассчитывал увидеть здесь. Где же она?
— Продолжает состоять при дворе Мадам.
— Она часом не лишилась рассудка? То появляется без предупреждения в Ту лоне и предлагает господину адмиралу стать ее мужем, на что тот по своей невероятной доброте соглашается, то снова исчезает, оставляя письмо, коим смеет возвращать ему свободу! Теперь, говорите, она изволила опять прибиться ко двору Мадам? Надеюсь, вы часто видитесь?
— Никогда! — вмешался Персеваль, приходя на помощь Сильви, у которой уже стояли в глазах слезы. — Не мучай мать, я сам тебе все потом объясню. Ты верно предположил, что у твоей сестрицы не все в порядке с головой.
— Ничего, я ее вразумлю. Это теперь входит в мои обязанности. Пусть отчитается передо мной за свои поступки. По правде говоря…
— Забудьте о ней на время, любезный сын мой! — не выдержала Сильви, предпочитавшая, чтобы эту проблему постепенно разрешил ее крестный, неоднократно доказывавший свои дипломатические способности. — Кажется, монсеньер, — обратилась она к герцогу, — вы обмолвились недавно о «дополнительном основании» расстаться с Филиппом. Значит, существуют и другие?
— Как же им не быть? — вставил молодой человек. — Господин адмирал намерен отправиться в крестовый поход и полагает, что у него мало шансов возвратиться живым.
— В крестовый поход?
Бофор с такой силой стукнул кулаком по столу, что подскочила посуда.
— Может, предоставишь слово мне? — прогрохотал он. — Это — мое дело, так что позволь мне самому объяснить его суть твоей матери и господину шевалье де Рагнелю.
Он отодвинул тарелку, осушил бокал, который немедленно снова наполнил лакей, дежуривший у него за спиной. Герцог спохватился:
— Лучше нам остаться одним. Персеваль жестом отправил слуг за дверь. Бофор навалился локтями на стол и заговорил, не тая гнева:
— Мои отношения с Кольбером становятся все хуже. Этот человек меня ненавидит — не возьму в толк, за что…
— Здесь об этом всем хорошо известно, — молвил Персеваль. — Причина — в вашей дружбе с Фуке, в проектах, которые вы вынашивали с ним вдвоем.
— Теперь Кольбер забрал их себе. Я бы не стал его в этом упрекать, если бы он не лишил звания адмирала Франции, его прежнего содержания. С тех пор, как в прошлом году король поручил ему заниматься Западным и Восточным флотами, он во все вмешивается, на все пытается наложить лапу. Да, он строит много кораблей, чтобы королевский флот мог достойно противостоять любому врагу, но я лишен права ими командовать. В моем распоряжении остается всего лишь флотилия старых калош. Доходит до смешного, если мне требуется новое судно и моряки в его команду, то я должен сам за все это расплачиваться! А король его поощряет…
Сильви содрогнулась и тревожно переглянулась с Рагнелем. Ей не стоило труда догадаться, что кроется за бессилием, на которое король и его министр обрекали мало-помалу этого человека, ведь королю уже открылось, кем тот ему приходится. Шевалье и она знали, что Бофор не сможет долго терпеть опалу. Видимо, ставка делалась на то, что в его крови взыграют старые дрожжи Фронды, и он совершит непоправимую ошибку. Сильви не слишком внимательно слушала, как он разматывает клубок своих горьких раздумий. Бофор тем временем жаловался, что его упрекают даже за удачные начинания, как, например, за договор, который он предложил заключить с султаном Марокко, хотя благодаря этому Франция обзавелась бы морскими базами и на Средиземноморском, и на Атлантическом побережье.
— Меня бранят за то, что я суюсь не в свое дело, а Кольбер даже смеет требовать, чтобы я, французский принц, обращался к нему только через секретаря! Мои письма он объявляет неразборчивыми! Потому он, видите ли, так долго оставляет их без ответа!
Если бы эта подробность не подчеркивала лишний раз намерение всесильного министра уязвить адмирала, Сильви встретила бы ее улыбкой. Видимо, с годами Франсуа так и не подружился с орфографией и не научился правильно строить фразы, однако это не могло затмить главного, благородного принца систематически унижал министр, который, при всех его достоинствах государственного деятеля, не останавливался ни перед чем, чтобы нанести ущерб своему недругу и его репутации. Франсуа устало заключил:
