Она, глубоко задумавшись, вертела свой хлыст одной рукой между пальцами другой, словно натачивая нож.
Впрочем, чем она может навредить Флёр? Представится ли ей вообще случай добраться до молодой графини? В данный момент графу казалось более вероятным, что он сам обойдется со своей супругой так же, как с только что сломанным хлыстом.
— О Мадонна, при очередной охоте ей бы хотелось преследовать не какого-то глупого оленя, а меня, чтобы гнать через все леса вокруг Фонтенбло. Она ненавидит меня так, что просто зеленеет, как только я попадаюсь ей на глаза! Стоит мне приложить еще немного усилий, и она обретет пару дополнительных уродливых морщин под своей великолепной маской.
Пьеро Строцци из-под полей своей как всегда пышно декорированной шляпы бросил многозначительный взгляд туда, где собралась охотничья компания короля. Диана де Пуатье восседала, словно на троне, в дамском седле иноходца, белый цвет которого конкурировал с белизной ее окантованного черной каймой охотничьего костюма. Держа в левой руке хлыст, а в правой — украшенный драгоценностями поводок, она беседовала с королем, не теряя, однако, из виду никаких деталей происходящего.
Флёр знала, даже не оборачиваясь, кого имел в виду маленький итальянец. Вражда фаворитки с кузеном королевы особенно усиливалась потому, что король очень ценил этого странного на вид гордого итальянца. Он отмечал его своим благоволением, не слушая, как в других делах, упреков своей любовницы. Флёр не могла сказать, почему король находит маленького человечка таким неотразимо симпатичным, но тот факт, что Генрих в день своей коронации наградил Строцци орденом Святого Михаила, говорил о многом. Даже Диана де Пуатье не могла навлечь на него немилость, и Строцци широко пользовался этим обстоятельством.
— Признайтесь честно, вам доставляет удовольствие при каждом удобном случае дразнить эту даму. Нет ничего удивительного в том, что она хотела бы от вас избавиться, — заметила Флёр, не щадя Строцци, но смягчая свои слова улыбкой.
— Конечно, — согласился он без всякого стеснения. — Мне доставило бы удовольствие дожить до того дня, когда она утратит свою власть!
— Как же это вы не участвуете сегодня в охоте? — осведомилась графиня де Шартьер несколько рассеянно, поскольку ее внимание сосредоточилось на наблюдении за собравшимися на охоту придворными, среди которых она искала своего супруга.
Казалось странным, что она так мало знает о нем и о его делах. После той чувственной лихорадочной ночи прошло уже больше недели, а Флёр не могла похвастаться тем, что хотя бы на шаг стала ближе к своему высокомерному супругу. Его загадочность занимала ее с каждым часом все сильнее.
— Разве вы забыли, что наша общая повелительница ожидает сегодня важного посла? — Пьеро Строцци на правах хорошего друга, которому доверяют, взял Флёр под руку и увел назад к парадной лестнице. — А новости из Урбино, которые он привезет, имеют значение для всех нас. Вы думаете, что при таком положении дел меня может интересовать охота? Если король Генрих решится на военные действия, чтобы привлечь к ответу предателя Козимо, я готов ему служить!
— Значит, вы тоже относитесь к кругу невольников, которым приходится отказываться от придворных развлечений ради высокой политики! — пошутила Флёр.
Как ни странно, но у нее явно улучшилось настроение, когда она не увидела мужа среди верных слуг фаворитки. Ей не нравилось, что та отдает ему приказы, и не меньше раздражало, что он этим приказам повинуется. Какое право имеет эта дама так им распоряжаться?
Как бы то ни было, сегодня фаворитке придется разыскивать другую жертву, на которой можно сорвать свою злость, и Флёр почувствовала себя в состоянии проявить интерес к политической судьбе ряда южных герцогств, на которые претендовала Катарина Медичи.
— Я не считаю себя рабом, донна Флёр! — ответил облаченный в пестрые одежды кавалер с неожиданной серьезностью. — Я предан моей кузине, а она не может похвастаться тем, что при дворе у нее много таких приверженцев!
— Надеюсь, что в моем-то искреннем расположении к королеве вы не сомневаетесь? — постаралась Флёр отвести от себя подозрения, послышавшиеся в его голосе, и улыбка ее пропала.
— В вашем — никогда, красавица моя. Но можете ли вы ручаться за преданность вашего супруга, который до сих пор давал мало поводов считать его другом нашей повелительницы?
Флёр задумалась и сделала неопределенный жест рукой.
— Я не могу ответить ни «да», ни «нет», господин Пьеро! — заметила она, невольно переходя на итальянский, чтобы ее не поняли посторонние люди. — Мой муж и его мысли для меня тайна, разгадка которой с каждым днем становится все труднее.
— Он доставляет вам много неприятностей?
Ответить просто «да» было бы, конечно, правильнее всего. Но как можно столь откровенно раскрывать свою душу перед чужим человеком? Ив де Сен-Тессе сидел в ее теле как заноза, которую невозможно извлечь. Он был ее раздражением, угрозой, печалью. И все же, не видя его, Флёр спрашивала себя, где он пропадает, что делает. К своей досаде, ответов на эти вопросы она не находила.
На тех придворных приемах, которые им полагалось посещать вместе, он вел себя с безукоризненной вежливостью, не давал ей никаких поводов для упреков и уже поэтому вызывал в ней гнев и раздражение. Были моменты, когда она не сомневалась, что ей достало бы мужества его убить, если бы только в ее руках находилось соответствующее оружие.
Но часто случалось, что ночью дверь ее покоев отворялась, он молча входил, в яростном порыве совершал половой акт и, достигнув цели, буквально убегал, сам теряясь от своего бессилия сопротивляться влечению к ней.
Повторилось это и в предыдущую ночь, поэтому Флёр пришлось надеть закрытое до самой шеи платье, чтобы скрыть следы, оставленные его страстью.
Одно лишь воспоминание об этом, словно по волшебству, окрашивало ее щеки румянцем, и она ощущала пикантное покалывание во всем теле, помнившем с постыдной отчетливостью каждое его страстное движение. Впрочем, ее угнетало и унизительное сознание того, что ей все нравилось и что она вовсе не сопротивлялась этому. Ох, если так пойдет дальше, то можно и с ума сойти!
Да она уже сошла с ума, она мечется между ненавистью и неистовством сладострастия, она уже — ох, как давно! — не та невинная дочурка, которую отец передал на попечение королевы. Она — существо, не разбирающееся в собственных чувствах и предавшее свою гордость. Унижаемое, растерянное и терроризируемое тем самым мужем, которого навязала ей королева.
