Выжидающий взгляд Бесс наконец заставил ее действовать. Люси, стиснув зубы, сделала первый шаг, затем другой, третий, и, когда она сломя голову неслась вверх по крутой лестнице, страх ее остался позади. Невыразимое ощущение пустоты овладело ею. Сердце замерло, словно подвешенный в центре тела, застывший на века маятник.
Сиделка встретила ее у двери в спальню с серьезным сочувствующим видом.
– Ему хуже, – вымолвила она.
– Я присмотрю за ним. Оставьте нас, пожалуйста.
Приближаясь к постели, она слышала, как стонал Хит, зовя ее.
– Люси. Я хочу видеть ее…
Она мягко положила ладонь на его щетинистую щеку.
– Я здесь.
Но он не узнал ее прикосновения и продолжал повторять ее имя. Люси низко наклонилась к нему и стала ласково разговаривать, прерывая его метания нежными, такими близкими ему словами до тех пор, пока он не успокоился. Она прижимала свою руку к его лицу и стояла так, пока не почувствовала, как немеет спина. Она устала от всего, устала от постоянного напряжения и ускользающих надежд, она устала быть одна, она хотела, чтобы он снова был с ней, она устала испытывать постоянный страх, что она никогда не вернет его обратно к жизни.
Постепенно голова Люси опустилась на согнутую в локте руку. Глаза ее закрылись, обрывки ее прошлого медленно проплывали перед ней во сне. Вот Хит смеется над ее очередными уловками. Вот они вместе в постели. Вот он спрятал голову в ее коленях и произносит пьяную исповедь. Вот улыбается ей в мерцающем свете зажженных свечей. Вот успокаивает ее, когда она плачет. Его сильные руки исчезают. Она старается остановить его. Одна она мечется в темноте, ища его среди теней, тщетно пытаясь дотронуться до него. Но его нигде нет. Он ушел. Она потеряла его. А она так и не сказала ему, что любит его.
Задыхаясь от страха, Люси открыла глаза. Сердце рвалось из груди. Ночной кошмар. Моргая, она подняла голову с онемевшей руки и посмотрела на Хита. Ресницы темным веером лежали на бледной коже. Рефлексивно ее рука сама с силой прижалась к его лбу. Затем нащупала пульс. Он размеренно бился под ее большим пальцем. Жар спал. Кожа была прохладной. Может, она все еще спит? Неужели лихорадка действительно прошла? Люси не могла поверить своим глазам. Снова ощупав его, она почувствовала ровный, спокойный пульс и мерное дыхание. Радость, охватившая ее, заставила позабыть об усталости и болевших мускулах. Он снова с ней.
– Хит, что ты делаешь? – Люси внезапно остановилась посередине спальни. Вернувшись домой, она зашла проверить, как он себя чувствует, и совершенно не ожидала увидеть его полностью одетым впервые за долгие недели.
Застегивая пуговицы на манжетах, он повернулся и язвительно улыбнулся ей.
– Сдается мне, что я одеваюсь. А ты что подумала?
– Что тебе не следовало вставать с постели.
– Я провалялся в ней уже две недели. Проглотил несметное количество лекарств, спал по четырнадцать часов в сутки, съедал до последней капли всю эту медицинскую бурду, которой меня потчевали. И считаю, что вполне заслужил право провести несколько часов вне постели.
Глаза их встретились, его – сверкавшие холодной решительностью, и ее – наполненные осторожной мольбой. Глядя в его глаза, Люси поняла, что никакие упреки, просьбы и убеждения не остановят его. Беспомощно она подняла руки к груди.
– Тебе нравится подвергать себя испытаниям, это ясно, но не слишком ли рано на этот раз.
– Сейчас все зависит не от меня. Я не могу больше изображать из себя инвалида. У нас проблемы с газетой.
– Мистер Редмонд может позаботиться об этом.
– Дэймон заходил вчера, пока ты была на собрании в клубе. В последнее время ему стало не под силу справляться одному. – Губы его скривила презрительная усмешка, когда он добавил:
– В основном из-за того, что ему пришлось взвалить на себя и мою часть работы. Сегодня он зайдет снова, чтобы посоветоваться, как ему быть, пока я не вернусь в редакцию.
– Я не знала, что он заходил вчера, – сказала Люси.
– Зачем тебе было знать об этом, – легко парировал Хит. Засмеявшись, Люси попыталась скрыть боль, которой отозвались в сердце его слова.
– Ты хочешь сказать, это твое личное дело. Но я и не собиралась вмешиваться. Тебе может показаться, что я стараюсь ограничить твою свободу и сделать из тебя подкаблучника?
– Я не сказал этого.
Но оба они знали, что это было чистой правдой. Медленно Люси подошла к туалетному столику и присела под предлогом привести в порядок прическу. Ее нахмуренные брови слились почти что в единую линию из-за складки, образовавшейся между ними. «Его, верно, сводит с ума недостаток свободы, похоже, он сильно страдает от этого. Но как иначе я могла вести себя в последние несколько недель? Как мне было удержаться от излишней назойливости, может, даже надоедливости?» Только если она любила бы его меньше. Она чуть не потеряла его, и именно страх возможной потери заставлял быть рядом с ним практически каждое мгновение, читать его мысли, угадывать желания, словом, сделать так, чтобы он принадлежал только ей, весь, целиком. Пожалуй, если ее не остановить, то в один прекрасный день все это может превратить ее в сварливую мегеру. Ей придется вернуть ему свободу, или она рискует снова потерять его, потому что рано или поздно он не выдержит и отвернется от нее навсегда.
Как-то Хит говорил ей, что выполнять требования, которые она предъявляет, некоторым людям просто не под силу. Она любила его всем сердцем, и сама не отрицала, что должно пройти немало времени, прежде чем она почувствует себя вне опасности и удовлетворится теми отношениями, которые уже существовали между ними. Инстинкт подсказывал ей необходимость использовать любую, пусть даже самую незначительную возможность, чтобы усилить свою власть над Хитом, в то время как ей нужно было просто успокоиться и предоставить ему свободу, если уж он в ней так нуждался.
Повернув голову и взглянув на Хита, она выжала из себя беззаботную улыбку и спросила:
– Приказать накрыть ужин на троих?
– Да, пожалуйста.
Когда он вышел, Люси все еще продолжала смотреть на то место, где он только что стоял.
Хит Рэйн, газетный воротила Северо-Запада, выглядел и говорил совершенно иначе, чем тот человек, за которого она выходила замуж. Теперь он не был таким игривым, зато стал более властным. Беззаботный вид сменился высокомерием и чувством ответственности. И даже солнечно-золотистые волосы потемнели за зиму, что делало его намного старше своих двадцати семи лет. Но пелена таинственности, всегда окружавшая его, еще сильнее сгустилась. Теперь он был еще более неотразимым и загадочным и гораздо менее доступным, чем когда-либо.
