— Я хотела, чтобы ты попрощался.
— Я не мог этого вынести, — прошептал он.
Она поняла, что каменная неподвижность лица и отсутствие какого-либо выражение — это результат сильнейшего волевого усилия.
«Да он же словно ребенок! — подумала Люсинда. — Он думал, что мне понравится, если он не покажет свою боль».
Она подошла к нему, теперь их разделяли только ее широкие юбки. Патан не мог подойти ближе, не прижимаясь к ее пышной одежде.
— Ты будешь меня помнить, Мунна? — прошептала Люсинда и протянула руку. С того места, где она стояла, она не могла его коснуться.
Мужчина посмотрел на ее бледную руку, покрытое белой пудрой лицо и пышную неудобную одежду. Он вглядывался в нее, словно пытаясь заглянуть за маску, которую она надела. Патан поднял обе руки и сжал протянутые пальцы так нежно, как держат птичку.
— Ты мне ближе, чем мое дыхание, — сказал он. На мгновение его глаза утратили холодность, и Люсинда увидела, что он напуган. — Ты должна выходить за него замуж, Люси?
— У меня нет выбора, Мунна.
Его лицо посуровело.
— Что ты говоришь? Я мог понять, когда ты была помолвлена. Но та помолвка расторгнута.
— Теперь есть другая.
— Она ничего не значит! Я теперь это понимаю. Ты не давала никаких обещаний, Люси! Это воля другого, не твоя!
— Я приняла ее. Я — Дасана, и моя воля не принадлежит мне, — она опустила голову. — Я не больше, чем кукла, Мунна. Другой дергает за веревочки, — она отдернула руку. — Послушай, Мунна. Это мой долг перед моей семьей. Правда, ему будет принадлежать только мое тело, но не мое сердце.
— Разве у меня нет семьи? Никаких обязательств? Тем не менее я готов отказаться от всего этого ради счастья, ради любви. Ради тебя.
Люси подняла голову, словно увидела его в первый раз.
— Ты не христианин и не португалец. Мы такие разные, ты и я.
Он напрягся, лицо стало каменным.
— Предположим, я надел бы одежды фарангов и стал пить кровь, как христианин. Тогда я был бы подходящим?
— Нет! — закричала Люсинда и шагнула от него. Она отпрянула от подобной мысли.
— И я собирался отдать свое сердце тебе? Будь ты проклята, и будь прокляты все женщины! — закричал Патан в ярости.
Его словно объяло огнем. Один раз Люсинда уже видела его в такой ярости — тогда на перевале он убивал напавших на нее разбойников, и его руки были залиты их кровью. Больше не глядя на Люсинду, Патан шлепнул ладонью лошадь и вскочил на нее на ходу, а затем галопом понесся из ворот и по насыпной дороге.
— Мунна! — у Люсинды пересохло в горле, и она едва ли слышала собственные слова. Она ощутила вкус океана и поняла, что это ее собственные слезы. Потом она снова крикнула: — Мунна!
Слово эхом отдалось от стен дворца. Он уехал. Из ниоткуда появилось облако и закрыло солнце. Двор погрузился в тень.
— Я никогда не хотела этого, — прошептала она, обращаясь к пустым воротам. — Я никогда не хотела, чтобы ты менялся, дорогой Мунна, — она всхлипнула, у нее перехватило дыхание. — Возвращайся. Позволь мне тебе это сказать.
Люсинда вздрогнула, поправила юбку, глубже воткнула шпильки в волосы, потом развернулась и пошла прочь. Ее не видел никто, кроме одного человека, который только посмеивался над случившимся.
* * *
— Пока мы отсюда не уедем, почему бы тебе не поносить сари, сестра? — спросила Майя.
Они с Люсиндой пришли к широким качелям в саду леди Читры. Обе теперь лежали на спине и глядели сквозь листья мангового дерева на облака и голубое небо. Веревки по углам тихо поскрипывали. Девушки лежали так, что их головы слегка касались друг друга. От близости им обеим становилось легче. Майя рассказала Люсинде о своем разговоре с Джеральдо. После этого Люсинда рассказала Майе про Патана и про то, что произошло во дворе. Теперь у них не было секретов друг от друга.
— Я не смею об этом думать, сестра. Я должна думать о том, что есть, а не о том, что могло бы быть.
— Время еще остается.
В том месте, где голова Майи касалась ее собственной, Люсинда чувствовала легкую вибрацию при каждом слове. Это было щекотно. Люсинда улыбнулась. Когда Майя задала следующий вопрос, Люсинда почувствовала, как у нее гудит голова.
— Ты никогда не думаешь о смерти?
Вопрос Майи ее не удивил. Теперь у них обеих был мышьяк, а, когда носишь при себе яд, мысли о смерти естественны. Конечно, если бы рядом находилась леди Читра, Майя не стала бы касаться этой темы, но Читра не выходила уже несколько дней, с тех пор как пришло письмо Да Гамы.
— По правде говоря, я больше думаю об убийстве, чем о смерти, сестра, — тихо ответила Люсинда. — Но ты спросила, думаю ли я о ней… Отвечаю: да, думаю.
— Как ты ее представляешь?
Люсинда долго не отвечала. Майя ждала, затем снова заговорила.
— Я думаю, что это холод, словно тень, — Майя сделала паузу. — Так было, когда умерла моя мама.
— А что потом? — спросила Люсинда.
— Я думаю, что это сон. Какое-то время темнота. Затем ты видишь свое следующее тело. Оно сияет для тебя, освещая путь, ждет тебя. Ты надеваешь тело ребенка, как сандалию на ногу. Затем начинается другая жизнь.
— А разве нет конца? — теперь не ответила Майя. Люсинда продолжила: — Когда я умру, я хочу конца. Я хочу, чтобы меня обнимали его руки. Я хочу в последнюю минуту видеть его глаза, а своим последним дыханием почувствовать его поцелуй.
Люсинда говорила так тихо, что Майя едва слышала ее из-за скрипа качелей и веревок.
Майя протянула руку и коснулась лица Люсинды.
— Сестра, разве у тебя совсем нет надежды?
Люсинда сжала ее пальцы.
— Теперь для меня ничего не осталось, кроме смерти. Я умру или буду ходить среди живых с мертвым сердцем. Или, может, я убью.
— Кого? — спросила Майя.
— Кого бы убила ты, сестра? Кто разрушил твою жизнь?
В мыслях Майи промелькнуло полдюжины лиц.
— Я не должна так думать, — прошептала она.
— А я не должна носить сари, — ответила Люсинда. — Это то же самое: некоторые мысли слишком болезненны, чтобы их себе позволять.
Качели медленно раскачивались, сверху подрагивали ветки. Люсинда лежала в теплой одежде под дневным солнцем и стала медленно погружаться в сон.
Сквозь дремоту она услышала, как говорит Майя. Голос шел словно изнутри ее самой. Каждое слово, вибрируя в месте соприкосновения их голов, создавало яркий образ в сонном мозгу Люсинды.
— Прошлой ночью мне снился сон, — сказала Майя. — Мой дух перенесся на планету Гуру, где меня нашла моя любимая наставница. Она взяла меня за руку, и мы полетели. Она живет там наверху горы, на острове в океане из чистого молока. Небо было ясным и наполнено яркими звездами. Мы летели так высоко, что я уже думала коснуться солнца, но потом мы внезапно начали спускаться. Я думала, что мы падаем, но гуру крепко держала меня и показала на океан. Мы нырнули в молоко.
