Разрушить? Или совершенствовать?
Что, если Луиза и в этом была права? Что, если он пытается контролировать не страсти, а чувства? Ту его частичку, что печется о фермерах, желающих представительства в правительстве, или об арестантках, которым нужна лишь капля доброты и возможность начать новую жизнь?
Ту частичку, которая очень хотела, чтобы жена смотрела на него с гордостью и уважением. И любовью. Да, с любовью.
Дома Саймон прямиком отправился в спальню, не желая принимать каких-либо важных решений, когда тело ужасно хотело спать. Но сон ускользал от него — простыни на кровати пахли женой.
Поэтому он оставил кровать и побрёл вниз в кабинет. Только те чёртовы письма и могли его усыпить. Саймон открыл коробку, которую забрал у поверенного, и, уверенный в бесцельности своего занятия, пробежал глазами парочку первых писем. Потом вынул толстую пачку, и сердце его гулко застучало в груди. Не только оттого, что края пачки были обуглены, словно её спасли из огня, а потому, что на ней стоял штемпель Индии.
Саймон не удержался и слегка подпрыгнул от волнения. В особенности, когда осторожно развернул тонкую пергаментную обёртку и нашёл в середине пачки официальный документ.
Свидетельство о браке дяди Тобиаса.
Саймон быстро разложил листки письма, сопровождавшие документ, и стал разбирать дядины незнакомые каракули. Закончив, он откинулся на спинку кресла и невидящим взглядом уставился в комнату.
Саймон не мог поверить, что свидетельство всё это время хранилось в бабушкиных бумагах. Он помнил её, как серую мышку, до смерти запуганную дедом.
Спасение бумаг от огня было её маленьким восстанием. Вероятно, она понимала, что муж никак не ожидает от неё вызова, и не будет рыться в бумагах после её кончины. Умирая, она не могла знать, понадобится ли когда-нибудь этот документ, так как самый старший из её сыновей был ещё жив.
Но на всякий случай сохранила свидетельство. Как любая заботливая мать. И если она, его несчастная бабушка, смогла пренебречь требованиями своего ублюдка мужа и уничтожить его планы из могилы, то и Саймону это точно по плечу.
Ведь правда заключалась в том, что он больше не желает слушать Монтита. Он желает слушать веления своего сердца.
Одно повеление у него уже определенно имеется. Иначе, отчего его желудок скрутило узлом при мысли, что он потерял уважение жены? Отчего неизменно сжимает грудь, стоит только представить, что они будут жить раздельно, как его родители?
Для него это не приемлемо. Не теперь, когда он почувствовал вкус любви.
Сейчас он точно знает, какой дорогой должен идти.
Герцог ждал, что дедов голос вот-вот накинется на него, начнёт изводить, называть глупцом, но — ничего. Одна лишь блаженна тишина, чистый и священный покой. Словно духи дяди и бабушки пристыдили Монтита, и тот отступил.
Остался только сладкий и мелодичный голос жены: «Я не сомневаюсь, ни капли, что мой муж мог бы стать великим государственным деятелем за всю историю Англии. И не важно будет ли он когда-нибудь премьер-министром».
И с этим обнадёживающим, полным любви заявлением, звенящим в его ушах, Саймон наконец-то смог уснуть.
Дорогой кузен,
Не могу представить, чтобы Луиза вдруг отказалась возглавлять Лондонских женщин, разве что по очень веской причине. Быть может, ради любви. Мне думается, она души не чает в своём супруге.
Ваша кузина,
ШарлоттаНа следующий день, без пяти четыре, Луиза с Региной стояли перед танцевальным залом в доме последней, наблюдая, как члены Лондонского женского общества кружили меж рядами стульев вместе с некоторыми квакерами миссис Фрай. Прибыли и несколько мужчин, поддерживающих стремления Лондонских женщин. Приехал даже лорд Трасбат с женой, хотя он то и дело хмуро поглядывал на карманные часы.
— У Саймона нет никакого права требовать такое от тебя, — прошептала Регина, пробегая глазами комнату. — Я всё ему выскажу при нашей следующей встрече.
— Бесполезно. — Луиза взглянула в сторону Маркуса, задумчиво стоящего в нескольких шагах от них. — Ты же не проболталась моему брату, не так ли? Он думает, что я действительно не хочу больше возглавлять общество?
— Я и слова не сказала, но он же не идиот. Одного взгляда на тебя достаточно, чтобы понять, что что-то не так. Он еле сдерживается, чтобы не вмешаться. Он не понимает, как муж с женой могут жить раздельной жизнью. — Регина выпрямилась. — Я, однако, тоже этого не понимаю. Только позволь, и я потолкую с Саймоном…
— Я ничего не хочу менять. Твой братец ещё упрямей моего. Стоит ему взять курс, так он с него ни за что не свернёт, кто бы и что ему не говорил.
И её любовь тут, видимо, тоже бессильна. Хотя разлюбить его она не в силах. Всю прошлую ночь Луиза металась по кровати, скучала по мужу, вспоминала свои слова, желала невозможного.
Какой-то частью своей души она надеялась, что он появится сегодня утром, и будет молить её вернуться домой. Если бы он пришёл сюда за ней, возможно, её жертва далась бы ей легче.
Потому что надеяться на помилование Луиза не могла. В жизни Саймона амбиции всегда узурпировали всё… и всех. Было бы безумием думать, что он откажется от амбиций, только чтобы она и дальше возглавляла свою группу.
Неважно, что его когорта крайне безрассудна. Неважно, что Саймон не уважал их самих или их цели, и что его уступка означала конец его собственных реформаторских намерений. Он решительно настроен самоутвердиться перед своим покойным дедом-идиотом. И тут она бессильна.
Луиза отчаянно сдерживала выступавшие на глаза слёзы. Вчерашних слёз хватило бы на озеро, разве мало? Она что, должна выплакать целый океан? Но как удержаться, если будущее предлагает такой жалкий выбор?
Она не может оставить Саймона. Она никогда не сможет с ним развестись, даже если это можно устроить по закону, иначе его политическим стремлениям придёт конец. Но они могли бы жить раздельно. Он бы жил в Лондоне, а она — занималась их имением. А по его возвращению в провинцию, по окончании сезона, они бы продолжали жить каждый своей жизнью. Вряд ли они будут натыкаться друг на друга в таком огромном поместье.
Беда в том, что Луиза не хотела уходить от него или жить отдельно. Она хотела быть его женой, рожать ему детей, жить в согласии с ним. Но не могла, если это значит позволить Саймону поглотить её всю: и тело, и душу. Сколько времени пройдет, прежде чем она станет похожей на свою мать — резкой и сухой, холодной и безразличной? Сколько пройдет — и она станет похожей на него?
