Самое поразительное заключалось в том, что он повиновался. Он встал и поцеловал ее!
После чего, обернувшись ко мне, он проговорил:
– Мама, могу я представить тебе мисс Уитерсби? Мисс Уитерсби, леди Кардингтон.
Мама… Эта женщина – его мать? Но, если она была леди Кардингтон и графиней, то разве это не означает, что сам он является… сэром? По меньшей мере! Вопрос теперь заключался не в том, кто таков этот мистер Тримнелтонбери, а кем был мистер Тримбл?
– Мистер Тримбл, должна признаться, что не совсем…
В прихожей вновь поднялся шум, и оттуда донесся возмущенный голос мисс Хэнсфорд. На пороге появилась молодая женщина, которая присоединилась к графине. Она принадлежала к породе тех чопорных, жеманных и элегантных особ, которых я привыкла видеть в свите охотников лорда Харривика.
Я повернулась к мистеру Тримблу:
– Должно быть, это… ваша сестра?
– Нет. – Молодая женщина протянула ему руку, он взял ее и поцеловал. Когда он обернулся ко мне, я увидела на его лице выражение бесконечной покорности и смирения. – Это – моя невеста, леди Каролина Дансмер. Леди Каролина, могу я представить вам мисс Уитерсби?
Невеста?
– Но…
Молодая женщина разразилась громкими бессвязными восклицаниями и залилась слезами. Мистер Тримбл принялся успокаивать ее, похлопывая по руке и попутно кивая матери. А потом… они исчезли. Все сразу. Мистер Тримбл, его мать и его невеста.
Когда из своего кабинета немного погодя вышел отец, я сидела на стуле, по-прежнему сжимая в руке кисть и пытаясь понять, что же на самом деле произошло.
– Я наткнулся на восхитительную статью об орхидеях в Южной Африке. – Отец огляделся по сторонам. – А где же мистер Тримбл?
Я подняла на него глаза:
– Он уехал. Боюсь… по крайней мере, то есть… он не вернется.
* * *
В тот же день, после полудня, ко мне пожаловала мисс Темплтон, сжимая в руке письмо:
– Я получила потрясающие известия о мистере Тримбле, а вы давеча не дали мне возможности рассказать о них, так что держите! – И она сунула письмо мне в руки.
Я повернулась и подошла к огню. Этой зимой по комнате гуляли жуткие сквозняки, и я застегнула еще одну пуговицу на охотничьей куртке адмирала. Учитывая, что новая оказалась столь облегающей и тесной, я не решилась расстаться со старой.
– Полагаю, вы хотите сообщить мне, что он – лорд Такой-То или сэр Как-Там-Его?
От изумления у нее отвисла челюсть.
– Но я сама только что услыхала об этом. А откуда об этом стало известно вам?
– Они приехали за ним. Его семья, я имею в виду. И тут же уехали.
– Уехали? Куда?
– Домой. Туда, откуда он родом, очевидно.
– В Истли.
– Это где-то на востоке, я полагаю?
Мисс Темплтон кивнула:
– В Эссексе. – Опустившись на стул, она задумчиво прикусила губу. – Он ничего вам не рассказывал о своей семье?
– Нет.
– И даже не намекнул на то, кто они такие?
– Нет.
– А мы еще думали, что он происходит из какой-нибудь семьи с сомнительной репутацией! Я всегда ненавидела его, разумеется, но после знакомства с ним уже готова была едва ли не проникнуться к нему жалостью. Я ведь и вправду полагала, будто он – честный человек, изо всех сил пытающийся своим поведением искупить фамильные грехи. А потом я прочла вот это! – Она помахала письмом. – И сейчас он наверняка сидит за столом у самой королевы и смеется над нами.
– Смеется? – Неужели он действительно способен на это?
– Вам не следовало относиться к нему с такой доброжелательностью, мисс Уитерсби. Да и все мы должны были отнестись к нему со всевозможной строгостью. Так я и знала, что с ним что-то не так!
– Я тоже.
– И вы? А мне почему-то казалось… – Она оборвала себя на полуслове, пристально вглядываясь в мое лицо. А потом встала и подошла ко мне, протягивая носовой платок.
Взмахом руки я отклонила предложение. Сейчас мне от него было мало толку. Тыльной стороной ладони я смахнула слезы, катившиеся по щекам.
– Я всегда по-настоящему ненавидела его, – настаивала она.
– Он намеревался остаться. Он сам сказал нам об этом только вчера. Он собирался заняться счетами и корреспонденцией, а еще раскрашивать мои иллюстрации, чтобы я могла помогать папе. Откровенно говоря, он очень хорошо умел обращаться с бумагами и людьми…
– Людьми?
– …крышами и…
– Крышами?
– …слугами и…
– А что он делал со слугами?
– Он делал все – все, чего никогда не могла сделать я. А потом он просто взял и… А теперь он уехал.
Она привлекла меня в свои объятия, позволяя выплакаться, и я дала волю слезам.
* * *
Всего на один-единственный день я позволила себе надежду. Я позволила себе помечтать о том, что и у меня может быть будущее. Но теперь все мои надежды разбились вдребезги. Я вновь вернулась к счетам, корреспонденции, к восковым цветам или, точнее говоря, это они вернулись ко мне. Слова пастора эхом отдавались у меня в ушах.
«Иначе я бы и дальше делал то, что полагал должным. И как славно сознавать, что больше в этом нет необходимости».
А что, если я откажусь и дальше делать то, что на меня свалилось? Что, если у меня будет выбор? Почему я должна придумывать, как изготавливать восковые цветы? Или как их вязать из ниток? Или скручивать их из гофрированной бумаги?
Потому что за эту работу мне платят – вот почему. А если мы не хотим умереть с голоду и сохранить крышу над головой, нам нужны эти деньги.
Мистер Тримбл уехал, я заполучила обратно свою работу и свое место, но теперь оно меня не интересовало. Я хотела большего. Или меньшего, если быть точной. Я хотела меньше того, что не было ботаникой, и больше того, что имело отношение к науке. Я хотела, чтобы моя работа получила признание. Я хотела публиковаться.
Короче говоря, я добилась того, к чему стремилась. Желание мое исполнилось, и я избавилась от мистера Тримбла. Но то, чего я так жаждала, вдруг потеряло для меня всю свою привлекательность. Что же со мной произошло?
Чем бы это ни было, излечить его чаем или тинктурой не представлялось возможным. Как и усиленными исследованиями, кстати. Я вдруг обнаружила, что с холодным презрением рассматриваю те самые цветы, созерцание которых еще совсем недавно доставляло мне такое удовольствие. Не останавливаясь, я проходила мимо полей с торчащей стерней и открытых лугов, не имея ни малейшего желания сорвать хотя бы одно-единственное растение.
Я взглянула непредвзятым взглядом на свои записи, образцы и иллюстрации, которые вновь грудами громоздились на письменном столе вокруг меня. Какую пользу принесла мне моя работа? Какую пользу она принесла хоть кому-нибудь? Останется ли после меня хоть что-то, какие-то непреходящие ценности или достижения? Помогли ли мои усилия изменить мир к лучшему или хотя бы увидеть Господа в истинном свете?
