Однажды, когда я сидела за столом и невидящим взором разглядывала очередной образец, у моего стола остановился отец:
– Вот ты где. Ты не могла бы помочь кое в чем?
Неужели это – все, на что я гожусь? Помогать кому-то еще делать свое дело?
– Да, разумеется. – Неужели это – все, чего я могу ждать от жизни? Даже те двое мужчин, что сделали мне предложение, снизошли до подобной чести только потому, что я могла помочь им. Неужели я никому не нужна такая, как есть, и всех интересует лишь то, что я умею делать?
И почему это от меня ожидают, что я должна помогать всем, а мне – никто? Это ведь вопиющая несправедливость. Христианский долг, естественно, требует от каждого самопожертвования, но тогда все должны жертвовать понемножку – в результате потребности и нужды каждого будут удовлетворены. Но я чувствовала себя так, словно одна выполняю черную работу, а все остальные лишь пожинают плоды моего труда.
В общем, я пребывала в куда лучшем расположении духа, когда не подозревала о том, до какой степени меня используют! И моя попытка притвориться, будто меня интересует замужество, лишь погубила меня для мира.
* * *
Отец получил письмо от мистера Тримнелтонбери через неделю после его внезапного отъезда. Прочтя его, он протянул послание мне, но я просто выбросила его в мусорную корзину.
– Довольно необычная ситуация на самом деле. Только представь себе – здесь, под этой крышей, с нами все это время проживал сын графа.
Да уж. Действительно, довольно необычно, что он счел возможным тратить свое драгоценное время на написание писем, увольнение поварих и починку крыши. Но еще более необычным было то, что я поверила ему, когда он уверял меня в том, что он – такой и есть на самом деле. Фермер-овцевод. Колонист. Человек чести.
– Должен признаться, что он показался мне славным молодым человеком. – Отец взглянул на меня. – Он действительно очень помог нам.
Я ничего не ответила.
– Мне его недостает. А тебе?
Закрыв книгу, я встала и расправила юбки:
– Думаю, что самое время мне отправиться на прогулку.
* * *
На следующий день мне пришло письмо. Я как раз пыталась закончить рисунок мистера Тримбла, на котором была изображена брассия, или паучья орхидея, но у меня ничего не получалось. Мисс Хэнсфорд вручила почту моему отцу, а он передал письмо мне:
– От Эдварда. Я скучаю по нему.
– Что… что ты сказал?
– Эдвард. Это – письмо от Эдварда, и я сказал, что скучаю по нему.
Впервые в жизни отец дал себе труд запомнить имя одного из своих славных молодых людей. Рука у меня дрогнула, и кисть широким красным мазком прошлась по листу бумаги, прежде чем я успела остановить ее. Ну вот, теперь придется начинать все с самого начала. Сняв рисунок с мольберта, я разорвала его пополам, скомкала обрывки и швырнула в огонь.
– Ты разве не собираешься прочесть его?
Будь я одна, не знаю, что бы я сделала с письмом, но сейчас, ради отца, я сломала печать и начала читать.
«…дорогая мисс Уитерсби,
Я не знаю, что сказать или с чего начать. Я понимаю, что вел себя отвратительно, но оправданием мне может служить то, что я предстал перед вами тем, кем являюсь в действительности: фермером-овцеводом из Новой Зеландии с тайной страстью к ботанике.
Все, что я рассказывал вам о себе, было правдой. Моя семья – расточительна и безнравственна. Наше состояние уменьшилось до жалких крох. Безрассудное пристрастие моего брата к азартным играм привело к тому, что ради защиты собственной чести он был вынужден драться на дуэли. К вечному стыду и позору моей семьи, я пытался остановить его – за что и был сослан на семейную ферму в Новой Зеландии. И, садясь на корабль, отплывающий в колонию, я встретил вашего отца.
Я честно пытался сказать ему, что меня зовут Тримнелтонбери, но уже в те, первые минуты нашего краткого знакомства, он называл меня Тримблом. Сыном своего отца мне прослыть не хотелось, а имя «Тримбл» было ничем не хуже других.
Все, что со мной произошло в Новой Зеландии, вам известно. Вы знаете, что я обнаружил в себе страсть к разведению овец и что во мне проснулся интерес к ботанике. Хотя вы, конечно, можете полагать иначе, поверьте, я увлекся и вами.
Я не лгал вам, но и не говорил всей правды, и потому признаю, что виноват перед вами. Чувство долга обязывает меня хранить верность леди Каролине, привязанность эта возникла еще до моего отъезда. Я бы умолял вас простить меня, но я вел себя бесчестно, и потому не рассчитываю на подобную благосклонность с вашей стороны. Поступить так – значило бы проявить долготерпение и снисходительность настолько огромные, что иначе как добротой их и назвать было бы невозможно. А я этого не заслуживаю. Единственное, о чем я сожалею за все время, проведенное в Оуэрвиче, – что все закончилось именно так.
Прошу вас не держать на меня зла бесконечно, а я в свою очередь постараюсь стать достойным ваших добрых воспоминаний.
За сим остаюсь, как всегда, искренне ваш,
Эдвард Тримнелтонбери».
– Что он пишет?
– Ничего. – Наклонившись, я бросила письмо в огонь, как следовало бы поступить с самого начала.
Немного погодя, роясь в своем комоде, я вдруг наткнулась на его рисунок, на котором он изобразил меня в виде колокольчика. Я провела пальцем по смелым, изящным линиям, и прижала его к груди, глотая слезы.
Колокольчик.
Несколько мгновений я смотрела на рисунок, а потом повесила его на стену. В нем чувствовалась талантливая рука, и было бы жаль попросту выбросить его.
Первого января я заставила себя встать с постели, чтобы сопровождать отца в нашей первой прогулке в новом году. Это был любимый день матери. Хотя смотреть особенно было не на что, а собирать – тем более, она всегда с восторгом и трепетом предвкушала его, рассказывая о растениях, которые зацветут весной. О новых видах, которые только и ждут, чтобы их обнаружили.
Она вдохновляла нашу семью своим энтузиазмом и энергией. Но я, как ни старалась, так и не смогла дать адекватное описание самой сути ее натуры, как если бы она была плохо высушенным образцом в гербарии. Она жила с нами и воодушевляла нас, делая нашу жизнь интереснее и разнообразнее. Но теперь ее не было с нами. И наступивший год не сулил мне новых открытий и впечатлений, ничем не отличаясь от тех, что остались позади.
Сегодня выдался один из тех сырых и промозглых дней, когда густой и вязкий утренний туман поднимался с полей, а небо набрякло тяжелыми, угрюмыми тучами. Тем не менее, поиски морозника восточного увлекли меня настолько, что я не сразу заметила, что отец отстал и остался далеко позади.
