— Да благословит тебя Господь, сын мой, да подарит он тебе сил. Они тебе понадобятся, когда ты будешь править.
Услышав это, Франциск снова завыл и потерял сознание. Монморанси и слуга вынесли его из комнаты. Глаз Генриха закрылся, король опять впал в беспамятство. Я дежурила возле постели мужа, упираясь ладонями в матрас, чтобы не упасть.
— Катрин, — позвал мой муж и пошарил рукой, отыскивая мою ладонь.
Прикосновение его было горячим. Я взяла его руку и поцеловала.
— Я здесь. И всегда буду с тобой.
Генрих простонал.
— Обещай мне, — начал он.
— Все, что угодно, — отозвалась я.
Мой голос был обманчиво сильным.
— Обещай, что будешь защищать моих сыновей. Будешь наставлять их. Обещай, что наследники Валуа останутся на троне.
— Клянусь.
Не обращая внимания на тошнотворный запах, я поцеловала его в серые губы — тихонько, осторожно, стараясь не причинить лишней боли.
Король впал в бессознательное состояние, из которого уже не вышел. Я находилась с ним до последнего. Сидела подле его постели в том же самом пурпурном платье, в котором отправилась на турнир. Семь дней он лежал, безмолвный и слепой, не способный издать ни звука.
Десятого июля пополудни его всехристианнейшее величество король Генрих II скончался в Париже во дворце Турнель. Как только врач объявил о смерти, камергер подбежал к окнам — стал раздвигать тяжелые парчовые гардины и отворять окна, выпуская наружу зловоние. Комнату наполнил воздух, пахнущий дождем.
Обычно живые стараются побыстрее избавиться от мертвых. Я прижалась щекой к неподвижной груди Генриха. Доктор Паре снял с постели простыни. Те, кто несли вместе со мной в тот день вахту у постели больного — Франсуа де Гиз, кардинал Лотарингский, герцоги Савойский и Немур, — ушли, чтобы распространить печальную новость. В коридоре сделалось шумно. Я услышала тихий плеск воды и подняла глаза: явились две служанки с тазами, наполненными водой. Они собирались обмыть тело.
— Вон отсюда! — прорычала я, но в этот момент кто-то тронул меня за плечо.
Надо мной возвышалась мадам Гонди. Ее красивое лицо распухло от слез.
— Madame la Reine, — обратилась она ко мне, — вы должны выйти. Умоляю вас. Вы сами заболеете.
— Еще несколько минут, — попросила я. — Не отнимайте его так скоро.
— Мадам. — У нее затряслись губы. — Вы здесь уже шесть часов.
Я поцеловала Генриха в холодную щеку и нежно провела пальцами по его бороде. Только потом позволила увести себя в свои апартаменты. На площадке я остановилась, почувствовав панику.
— Дети! — воскликнула я. — Им нужно сказать. Дофин должен узнать об этом немедленно.
— Им уже известно, — ласково произнесла мадам Гонди. — Несколько часов назад герцог де Гиз и его брат им сообщили.
— Это неправильно, — возразила я. — Им следовало услышать об этом от меня, а не от посторонних.
— Отправляйтесь в свою комнату и отдохните, — посоветовала мадам Гонди. — Я принесу вам что-нибудь поесть.
Несколько дней я отказывалась от еды, да и пила мало. Как-то я поднималась по лестнице, и стены медленно закружились перед глазами. Я задохнулась, повернулась к мадам Гонди и рухнула в темноту.
Проснувшись, я обнаружила, что лежу в постели в ночной рубашке. В открытое окно вплывала июльская жара, на улице смеркалось. Рядом с собой я увидела мадам Гонди и седобородого полного доктора Шаплена. На столике у кровати стояло блюдо с бараниной и вареными яйцами и бокал вина.
— Вы должны поесть и выпить, Madame la Reine, — велел врач, грозя мне пухлым пальцем. — И спать до утра.
Я промолчала. Врач удалился, а я взяла предложенную мне тарелку. Я жевала и глотала баранину, пробовала вино, но не ощущала никакого вкуса. Трапеза была оскорблением: как можно есть, когда Генрих умер, а я жива? Как вообще я могу есть и пить без него?!
Легче было бы предаться горю и забыть обо всем на свете. Однако сквозь охватившую меня тьму прорвался тонкий лучик — мысль о детях. Ради них я поднялась с постели. Мне вдруг отчаянно захотелось рассказать им о последних часах короля и утешить их. Мне понадобилась свежая одежда, и фрейлины быстро засуетились.
Они принесли новое унизанное жемчугом платье из белого дамаста, с высоким накрахмаленным кружевным воротником. Это было изысканное одеяние для вдовствующей французской королевы с подходящей шляпой и вуалью из белого газа. Портниха, без сомнения, трудилась над ним без устали, чтобы закончить к сроку.
Я плюнула на наряд, приказала убрать с глаз долой и потребовала платье из простого черного шелка, которое носила после смерти близнецов. Но не успела я надеть туфли и опустить черную вуаль, как услышала, что из аванзала меня взволнованно зовет Эдуард:
— Maman! Maman, поторопись, быстрее сюда!
Босиком я кинулась в соседнюю комнату и увидела в дверях, ведущих в коридор, своего дорогого восьмилетнего сына. Мальчик был худеньким, долговязым, как и все Валуа, с отцовскими блестящими черными глазами. На лице его читалась паника, на щеках я заметила следы слез.
— Мой родной, — сказала я. — Дитя мое, что случилось?
— Герцог де Гиз и кардинал, — ответил он. — Они намерены встретиться внизу с Франциском. Он должен взять с собой Марию, Карла, Марго и меня. Всех нас собираются увезти. Приказали не говорить тебе. Они хотят пообщаться с Франциском наедине, потому что теперь он король. Я им не доверяю, maman, ведь они — друзья мадам Пуатье.
Эдуард прищурился; даже сейчас он был способен понимать интригу.
Я вцепилась пальцами ему в плечи.
— Когда? Когда вы должны с ними встретиться?
— Сейчас, — сообщил Эдуард. — У западных ворот.
Я схватила сына за руку. Вместе мы выскочили из моих апартаментов и понеслись по винтовой лестнице на первый этаж. На площадке я почти столкнулась с Монморанси. Старик был так потрясен смертью своего господина, что не среагировал на мой стремительный бег по лестнице.
Голосом, лишенным какого-либо выражения, он произнес:
— Я пришел предупредить вас, мадам, что церемония прощания с королем начнется завтра в девять часов. Вам необходимо хорошенько выспаться, ведь последующие дни будут для вас очень долгими.
Монморанси имел в виду траур, который предписывался в таких случаях французским королевам: традиция обязывала меня провести следующие сорок дней во дворце Турнель в затемненной комнате подле забальзамированного тела моего супруга.
Но я поклялась Генриху защитить сыновей.
— Я не могу остаться, — заявила я. — Де Гизы увозят Франциска. Я должна быть с ним.
