Отель Бове сразу бросался в глаза кипевшей в нем суматохой.
На центральный балкон был натянут балдахин темно-красного бархата, украшенный тесьмой и золотой и серебряной бахромой, по фасаду вывешены персидские ковры.
На пороге отеля стояла ярко накрашенная, сильно завитая и пышно одетая дама с черной повязкой, закрывавшей глаз, как у пирата, что ее нисколько не смущало. Подперев руками бока, она громко руководила рабочими, развешивавшими ковры.
— Что здесь делает эта одноглазая бестия? — спросила Анжелика, когда они подходили к отелю.
Ортанс сделала ей знак молчать, но Атенаис прыснула, прикрывшись веером:
— Это, моя дорогая, хозяйка отеля, Катрин де Бове, ее еще называют Кривая Като[233]. Она — бывшая горничная Анны Австрийской, и та попросила ее заняться невинностью короля, когда ему исполнилось пятнадцать. Здесь и кроется тайна состояния Катрин де Бове.
Анжелика не смогла удержаться от смеха.
— Надо полагать, что ее опыт — достойная замена привлекательности.
— Как говорится, для монахов и юнцов нет некрасивых женщин, — отозвалась Атенаис.
Ирония не помешала им присесть в глубоком реверансе перед бывшей горничной королевы. Та окинула их пронзительным взглядом своего единственного глаза.
— Ах! Вот и крошки из Пуату. Овечки мои, не мешайтесь. Бегите-ка наверх, пока горничные не заняли лучшие места. А это у нас кто? — ткнула она пальцем в Анжелику.
Мадемуазель де Тонне-Шарант представила ее:
— Наша подруга, графиня де Пейрак де Моренс.
— Вот как! Хм! — усмехнулась дама.
— Уверена, ей что-то известно о тебе, — прошипела Ортанс, когда они поднимались по лестнице. — Мы были слишком наивны, полагая, что скандала удастся избежать. Не нужно было мне тебя приводить. Тебе бы лучше вернуться домой.
— Договорились, но тогда верни мое платье, — сказала Анжелика и протянула руку к корсету сестры.
— Успокойся, глупышка, — быстро возразила Ортанс, пробираясь по узкой лестнице и отталкивая сестру в сторону.
Анжелика оказалась позади, немного ниже остальных, рядом с «женой безногого», и, поднимаясь по лестнице, спрашивала себя, почему последнюю все упорно называют «малышкой». «Малышка» была из них самой высокой. Но совершенство и гармоничность фигуры скрывали ее рост, и он не бросался в глаза.
— Франсуаза! Франсуаза! Идите сюда! — позвала Атенаис де Тонне-Шарант, добравшись до последних ступеней.
Блестящая Атенаис, щедро одаренная природой, казалось, придавала большое значение присутствию своей старинной подруги по пансиону, несчастной жены Скаррона.
Она без колебаний захватила окно в одной из комнат для прислуги и устроилась там вместе с подругами.
Мадам Скаррон протянула руку Анжелике и с улыбкой подвела ее к окну.
— Отсюда все отлично видно! — воскликнула Атенаис. — Глядите, внизу! Там ворота Сент-Антуан, через которые въедет король!
Анжелика тоже перегнулась через подоконник.
Кровь отхлынула от ее лица.
Под голубым, жарким летним небом она увидела не широкую дорогу, наводненную толпами людей, не ворота Сент-Антуан с триумфальной аркой из белого камня, украшенной гирляндами… Ей бросилась в глаза высящаяся справа темная масса огромной крепости.
Она тихо спросила у сестры:
— Что это за гигантская крепость у ворот Сент-Антуан?
— Бастилия, — выдохнула Ортанс, прижав к губам веер.
Анжелика не могла оторвать взгляд от Бастилии. Восемь донжонов, каждый из которых заканчивался сторожевой башней, слепые фасады, стены, опускные решетки, рвы — остров боли, затерянный в океане равнодушного города, закрытый мир, глухой к жизни. Даже сегодня до него не долетит веселый шум… Бастилия!
Блистательный король пройдет мимо жестокого стража своей власти.
Ни один звук не раздастся в вечном мраке тюремного существования, которое заключенные влачат долгие годы, а иногда всю жизнь.
Ожидание затягивалось. Наконец, нетерпеливые крики толпы возвестили о приближении процессии.
Из тени ворот Сент-Антуан появились первые ее участники — монахи четырех нищенствующих орденов. Это были францисканцы, якобинцы, августинцы и кармелиты с крестами и горящими свечами. Их черные, коричневые и белые рясы из грубой шерсти бросали вызов величию солнца, и оно, словно из мести, изливало весь свой свет на их выбритые розовые тонзуры.
За ними выступало белое духовенство, с крестами и хоругвями; священники были облачены в стихари и квадратные шапочки.
Затем шли городские гильдии, и на смену торжественному гулу колоколов и пению псалмов раздались веселые звуки труб.
Впереди ехал губернатор мессир де Бернонвиль в окружении личной стражи. За ним следовали три сотни городских лучников. Затем, верхом на гарцующей лошади, появился купеческий старшина с великолепным эскортом лакеев, одетых в зеленый бархат, следом за ними — городские советники, эшевены, квартальные офицеры, мастера и охрана гильдий торговцев тканями, специями, галантереей, пушниной, вином, золотыми и серебряными изделиями. Разодеты они были в бархатные костюмы всех цветов радуги.
Народ бурно приветствовал все Шесть Гильдий, представляющих всех коллег-торговцев.
Появление патрульных всадников, за которыми следовали охранники тюрьмы Шатле, так называемые «сержанты с розгами», и обоих лейтенантов по гражданским и уголовным делам парижане встретили куда более холодно.
Чернь молчала, узнав «мрачных» и «злых» мучителей, как их называли в народе.
В столь же неприязненном, холодном молчании по улице прошли королевский суд и королевские гильдии сборщиков податей, которые были символом ненавистных налогов.
Председатель королевского суда и королевские судьи были великолепны в длинных пунцовых накидках с горностаевой оторочкой, в черных бархатных судейских шапках, обшитых золотым галуном.
Вскоре пробило два часа пополудни. Маленькие облачка, появлявшиеся было в чистом синем небе, тут же таяли под жгучими лучами солнца. Толпа истекала потом, волнение нарастало. Шеи вытянуты, глаза устремлены к воротам: собравшиеся постепенно начинали впадать в транс.
Внезапно поднялся шум, означавший, что королева-мать появилась под балдахином на балконе отеля Бове. Она села рядом с вдовствующей королевой Англии и ее дочерью, принцессой Генриеттой. Это означало, что король и королева приблизились к городу.
Одним из самых ожидаемых зрелищ было шествие свиты кардинала, и толпа ликовала, предвкушая, как по улице проведут семьдесят два мула по три в ряд, украшенных белыми султанами и покрытых сверкающими попонами. За ними следовал конюший его высокопреосвященства с двадцатью четырьмя богато одетыми пажами, затем — двенадцать великолепных коней, покрытых попонами из темно-красного вышитого золотом и серебром бархата. Их вели двенадцать лакеев в ливреях. Затем, как называли зрители, «гвоздь программы» — одиннадцать карет, запряженных шестерками лошадей, также в попонах из дорогих тканей. И наконец, долгожданное завершение — карета его высокопреосвященства.
