— И все-таки ты ошиблась, — мягко сказала Варенька, стараясь и голосом, и взглядом, и улыбкою расположить к себе Тамиллу, в которой продолжала видеть будущую сообщницу. — И тебе совершенно необязательно так свирепствовать, тебе не за что меня ненавидеть!
Пухлые губы медленно разомкнулись в улыбке, открыв два ряда жемчужных зубов — мелких, будто у хищного зверька.
— О нет! — хмыкнула Тамилла. — Мне есть за что ненавидеть тебя, да и тебе есть причина ненавидеть меня.
— Вот глупости! — сердито сказала Варенька. — Ну глупости — И все тут! Какая же это причина, интересно знать?
Тамилла глядела на нее прижмурясь, будто сытая кошка. Отвращение на ее лице мгновенно сменилось довольством, и Варе стало жутко. Теперь она проклинала себя за то, что задала этот вопрос. Какая-нибудь ерунда, конечно, а все-таки страшно… просто мороз по коже!
И оттого еще страшнее, что совершенно непонятно: почему она так испугалась?
Она уже хотела отмахнуться, бросить Тамилле пренебрежительно: «Чепуха! Мне об этом и знать-то не хочется. Ты, верно, спятила!» — или вовсе прикрикнуть на нее, чтоб не забывалась, помнила свое место…
Однако Тамилла опередила ее. Маленький влажный язычок скользнул по губам (почему-то Вареньке сделалось нестерпимо от этого змеиного движения!), а потом она выплюнула-таки сгусток яда:
— Почему? Да потому что мы с тобою на одном жеребце тряслись. Только в разное время! Поняла?
Вот именно: сначала Варя ничего не поняла. Смотрела, растерянно моргая, удивляясь, почему вдруг захолодели щеки. Потом поняла: это вся кровь отлила от них, прихлынула к сердцу и заставила его так часто, так больно забиться, что Варя принуждена была зажать его обеими руками. Жалобный стон сорвался с ее уст — и вместе с ним, чудилось, изверглось все ее дыхание. Похолодевшая, окаменевшая, замерла она перед улыбающейся, красивой Тамиллой, и наконец-то весь смысл слов этой твари дошел до сознания. И тогда все существо ее восстало против отвратительной клеветы, а приступ злобы вернул ей силы.
— Врешь! — выдохнула она, люто сузив глаза. — Быть того не может!
— Ого! — вскинула тонкие, округлые брови Тамилла. — Вот теперь и ты меня ненавидишь. Однако почему же не может такого быть? Разве ты одна на свете женщина? Да и что в тебе есть, что могло бы привлечь такого мужчину, как руси Васишта?
Как ни была ошеломлена Варенька, она не могла не заметить вольного разговора Тамиллы, ее свободных, раскованных манер, совершенно непохожих на обычную застенчивую сдержанность индусов. Что же заставило ее держаться так вызывающе? Ответ был все тот же: ненависть. Ненависть и ревность!
Это было до того дико — какая-то черномазая ревнует к Вареньке ее собственного мужа! — что у той опять в зобу дыханье сперло, и она стояла столбом, покорно выслушивая все, что обрушивала на нее разошедшаяся не на шутку Тамилла:
— Меня послал к нему господин, потому что знал по опыту: иноземцам нравятся темнокожие пылкие женщины, обученные искусству любви. Я служанка в его доме, не первый раз по воле его входила тайком в полутемную спальню. Я знала: белого мужчину легко сделать рабом! Несколько умелых прикосновений — и он уже несется, вытаращив глаза, к заветному мгновению извержения… начисто позабыв о той, которая доставила ему сладостные мгновения. Однако Васишта был другой, совсем другой. Меч его обнажился для боя мгновенно, однако он терпеливо не пускал его в ход, словно был обучен законам «Камасутры», которые гласят: только взаимное наслаждение мужчины и женщины дарует истинное блаженство! Скоро, совсем скоро я поняла, что это уже не я искушаю его, а он искушает меня. Я привыкла, что белые мужчины одной рукою хватают меня за волосы, а другой заталкивают между ног свою нетерпеливую плоть, умоляя поспешить. Однако очень скоро я дошла до того, что сама умоляла Васишту овладеть мною! А он все медлил и медлил. Он водил своим великолепным стеблем по цветам моих уст, ласкал ягоды моих сосков — и я готова была разорвать себе грудь, так томило меня желание. Он погружал пальцы в мое лоно, а потом мы оба облизывали их, засасывая губы друг друга гак, что перехватывало дыхание. А потом он принялся ласкать мои бедра, его пальцы были неутомимы, и скоро я уже кричала во весь голос, забыв стыд, забыв страх.
Я кричала: «Приди ко мне! Возьми меня! Убей меня своим жизнетворящим орудием!» А он все ласкал и ласкал меня, и наконец я не выдержала: я схватила его плоть обеими руками и втиснула в себя. Он шевельнулся во мне только раз — и этого было довольно, чтобы водопад блаженства обрушился на меня! Но и он уже изнемог в ожидании. Смутно помню еще несколько мощных, ослепительных толчков — и он залил меня своим семенем!..
Тамилла откинулась, воздев острые кончики грудей, и горловой стон вырвался, чудилось, из самой глубины ее души.
— Я никогда не ведала такого наслаждения! Никогда, клянусь моей черной богиней! О Васишта, о мой божественный любовник! Приди ко мне! Наполни меня своей тяжестью! Пролейся своим горячим соком!
Бедра ее раздвинулись, и вдруг, отбросив лохмотья, прикрывающие тело, она погрузила пальцы в багрово-красную рану между своих ног и принялась исступленно ласкать себя, издавая стоны, бессвязные восклицания, среди которых то и дело раздавалось имя Василия.
Варю вдруг свела судорога такого отвращения, что она рухнула, где стояла, сжалась в комок, зажимая уши, чтобы не слышать выкриков обезумевшей самки, зажмуриваясь изо всех сил, чтобы не видеть, как она ерзает по полу, как терзает себя пальцами, ловя крохи блаженства, которые расточал ей воображаемый любовник… ее, Вареньки, муж.
Ее возлюбленный!
Не может быть. Не может! Она рехнулась, эта распутная баба, она клевещет на него…
«Но зачем ей клеветать?» — вдруг прошептал в мозгу чей-то осторожный, вкрадчивый голос.
Варя приоткрыла слипшиеся от слез ресницы (она, оказывается, расплакалась, сама не заметив когда!) — и отшатнулась, увидев почти вплотную утомленное, влажное от пота лицо Тамиллы.
— На другую ночь я опять пошла к нему, — шепнула она, обжигая Варю дыханием. — Это было после жертвоприношения Кали, после казни садовника. Я пришла, но Василия не было в его постели. Я вышла на балкон — и вдруг он ворвался… как бешеный бык. Чуть завидев меня, налетел, подхватил, водрузил на парапет — и вонзился в меня с таким пылом, что я чуть не свалилась в сад. А небо над нами буйствовало сотнями разноцветных огней!
Черный глаз, окруженный длинными, круто загнутыми ресницами, лукаво прижмурился, и у Вареньки дурнота подкатила к горлу.
Та ночь… Василий набросился на нее в саду как сумасшедший, свел и ее с ума поцелуями, потом водрузил на парапет водоема и, если бы минуло одно, еще одно мгновение, вонзился бы в нее с такой силой, что они вместе свалились бы в каменную чашу бассейна!
