– Хочешь, я составлю счастье твоей жизни? – без обиняков спросил Кассандр. – Я же знаю, почему ты остаешься в Онскоте. Это из-за нее, да?
– Вас это не касается, – возразил шевалье.
– Значит, тебя не касается то, что некая особа скоро останется одна, – вздохнул священник. – И некому будет ее утешить.
– С чего вы взяли, что Ам… что она останется одна? – мрачно спросил Арман. – Насколько мне известно, они собираются пожениться.
– Вот как? И от кого же тебе это известно?
– От Евы.
– Что ж, служанка лучше госпожи знает, где ее счастье, – со смешком промолвил Кассандр. – Только меня сильно удивит, если свадьба состоится.
Арман поглядел на его ухмыляющуюся рожу, положил на стол потрепанный бумажный ассигнат – уплату за выпивку – и быстрым шагом двинулся к выходу.
А в саду онскотского замка Луи подошел к Амелии, которая сидела на скамье в нескольких шагах от колодца. Возле ее ног крутился Разбойник.
Заметив Луи, который приблизился стремительным шагом, Амелия улыбнулась, и при виде этой лучезарной улыбки он на мгновение растерялся. Но он тотчас же вспомнил, что она все время обманывала его, и его охватила злость.
– Когда ты уезжаешь? – спросила она, поднимаясь с места. – Я рада, что ты пришел попрощаться.
– Мы должны поговорить, – отрубил он, и тон ей не понравился. Она сразу же перестала улыбаться.
– Поговорить? О чем?
– О тебе.
От него не укрылось, что на ее лицо набежало облачко. «Он знает», – подумала она. Знает, что принцесса – вовсе не детское прозвище, а ее настоящий титул; пусть ее муж вовсе не был богат, но он принадлежал к одной из самых родовитых семей Германии. И она предвидела, что, хотя Луи – человек прямой и открытый, все эти подробности и громкий титул вызовут у него неприятие. Она-то знала, что все это условности, но для него они имели совершенно иной смысл, чем для нее.
– Это правда? – напрямик спросил он.
– Что именно?
– Ты вовсе не Амелия фон Хагенау, – выпалил он с ожесточением, которое было ей совершенно непонятно. – Потому что настоящая Амелия давно умерла!
– Да, от оспы, – ответила она. – Но послушай, Луи…
Она сделала к нему движение, но он отдернулся.
– Так ты все время лгала мне! – вырвалось у него. – Все время! Боже мой!
– Хорошо, я тебе лгала! – уже сердито проговорила она. – Но какая разница, кто я на самом деле? Разве это что-то меняет?
– Меняет, – возразил он, глубоко оскорбленный упорством, с которым она делала вид, что ничего особенного не произошло, что то, что она шпионила за ним по заданию Кассандра, пустяк, мелочь, не стоящая внимания. – Потому что я больше не могу тебе доверять. Я не знаю, любишь ли ты меня на самом деле и любила ли вообще… или ты просто хотела использовать меня в своих целях, потому что тебе так было нужно!
– Это неправда! – крикнула она, и Луи понял, что его слова задели ее за живое. – Я клянусь тебе, что это неправда!
Разбойник насторожился. Ему не нравился оборот, который принимал разговор, пугали странные интонации голоса молодой женщины, и он мяукнул, словно пытаясь призвать говорящих успокоиться. Но его никто не слышал.
– Вот как? Разве я могу верить твоим клятвам? – Он смотрел ей прямо в глаза, и она растерялась, чувствуя, что происходит что-то непоправимое, что-то, что ломает все то хорошее, что им удалось создать из пепла и руин этой страшной войны. – Скольким ты клялась до этого, Амелия? И что, ты не предавала их, как предала тех людей, которые считали себя твоими друзьями?
И тут – как ей показалось – она поняла. Все было просто, ужасающе, оскорбительно просто. Он ее разлюбил. Вот чем объяснялись эти разговоры о ее настоящем имени, о недоверии, о предательстве. Урожденная фон Мейссен многое могла стерпеть, но не последнее обвинение. Гордость ее была слишком сильна. Очень медленно она опустилась обратно на скамью. Когда Оливье ударил ее по голове, она получила серьезное сотрясение мозга и теперь почувствовала, как у нее начинает мучительно ныть затылок.
– Я не желаю разговаривать об этом, – отрезала она. – Довольно. Можете думать обо мне что хотите, я все равно не могу вам этого запретить.
Это был конец. Она опять говорила ему «вы»; и если бы не это короткое, злосчастное слово, он бы, наверное, бросился к ее ногам и умолял бы простить его. Потому что на ее лице отразилось такое смятение, такая боль, такая душевная мука, что ему невольно сделалось стыдно. А Амелия смотрела мимо него и думала только об одном – лишь бы не заплакать, когда угодно, только не сейчас.
Он колебался, но Амелия не говорила ни слова, а потом его окликнул Франсуа. Пора было выступать на Фюрн; но инстинктивное, неотвязное ощущение какой-то недоговоренности не оставляло его.
– Когда я вернусь… – начал он.
Она подняла голову и хлестнула его взглядом, как плетью.
– Можете не утруждать себя, – холодно сказала она. – Когда-то вы сказали, что не желаете меня больше видеть. Можете не волноваться: вы меня больше не увидите.
И она отвернулась, чтобы не видеть, как он уходит из ее жизни – навсегда, как она полагала; но она ошибалась. Высокая тень скользнула по траве прочь, потом раздались команды кавалеристам, перестук подков… и все.
Разбойник мяукнул и потерся о ее юбку. Амелия наклонилась и взяла его на руки. В голове у нее вертелись какие-то обрывки мыслей, и она смутно подумала, что только кот не предал ее, и что эта бурлящая, клокочущая страна не для нее, слишком многое она тут испытала, и что солнце сейчас по-осеннему неласковое, то улыбнется, то спрячется.
А потом к ней подошел Арман и сел рядом. Он видел ее лицо, догадывался, что она чувствует, и боялся своими словами только усугубить ее состояние. Разбойник недовольно покосился на него и шевельнул хвостом.
– Я думала, вы давно уехали, – наконец проговорила Амелия.
– Мне некуда уезжать, – ответил шевалье; и это была чистая правда.
– А я скоро уеду, – равнодушно промолвила она. – Вместе с Евой.
– Домой?
– Да. Здесь меня больше ничто не удерживает.
– Как и меня, – быстро сказал Арман, – если вас больше здесь не будет.
Амелия вяло улыбнулась.
– Пожалуйста, – с мольбой попросил он, отбросив все условности, – скажите мне, что я могу сделать, чтобы вы улыбнулись, и я сделаю это, клянусь!
– Перестаньте говорить глупости, – велела Амелия. – У меня от них голова болит. – Она поморщилась.
– А у меня болит сердце, когда я вижу вас несчастной, – прошептал он. – Я могу вам чем-нибудь помочь?
– Нет. Мне никто не может помочь.
– Вы по-прежнему меня ненавидите? – Он запнулся.
– Вас? Нет. Сейчас – нет.
Ободренный этим «нет», которое столько значило для него, он умолк. Золотая листва на деревьях казалась в солнечных лучах еще ярче. Кот на коленях молодой женщины щурил глаза, и было слышно, как стрекочет последний кузнечик в высокой траве.
