В глазах у него потемнело, ноги дрожали; шелест шелкового платья раздражающим свистом тревожил слух, тихий ход маятника отдавался в голове таким стуком, точно по ней колотили тысячью молотков. Все демоны зла, обиды, оскорбленного самолюбия и стыда разом накинулись на его бедную душу и стали ее терзать. Снопинский, не помня себя, выбежал вон, бросился в коляску и умчался из Песочной.
Повозка постукивала колесами по утрамбованной дороге, ласково шумели придорожные деревья, но в этом стуке, в этом шуме Александру непрестанно слышались слова пани Карлич: «Я играла вами!»
Он живо представил себе двух крошечных лохматых болонок, которые всегда возились у ног своей очаровательной хозяйки. Рядом с двумя собачками ему виделась третья, которая скакала и кувыркалась на ковре; этой третьей собачкой был он сам. Потом ему вспомнились четыре китайские статуэтки, стоящие на камине в большой гостиной, четыре разноцветные куколки с перекошенными лицами; порой пани Карлич брала в руки болванчика, заводила его, и он забавно высовывал язык, растягивал рот в улыбке, махал руками, — это до слез смешило хозяйку. Александр представил себе среди этих четырех болванчиков пятого, и этим пятым был он сам.
Он весь задрожал от обиды и стыда, а в голове звучали слова пани Карлич: «Когда я была грешной и легкомысленной, я с вами вела дружбу, но теперь стала серьезной и благонравной и порываю с вами».
«Какой ужас! — подумал он. — Что же это такое? За кого меня принимают? Для грешных и легкомысленных я подходящая компания, а к серьезным и благонравным мне и не подступиться? Когда-то этой женщине нравилось играть мной, и она держала меня при себе, точно болонку или китайского болванчика, а теперь ей стали равно не нужны ни болонки, ни болванчики, ни я. Видно, меня окончательно изгнали из этого дома, который был для меня раем!»
И точно молнией пронзила его мысль, что скоро все вокруг узнают об его изгнании из дома, которым он так бахвалился.
«Я стану посмешищем! — болью отдалось у него в душе. — Раньше мне завидовали, а теперь надо мной станут потешаться!»
Обернулся кучер и поправил что-то в повозке.
— Чему ты смеешься, дурак?! — крикнул Александр.
Кучер оторопел.
— Я совсем не смеюсь, — ответил он, и в самом деле, он и не думал смеяться, но Александру почудилась усмешка на его лице.
Мимо протарахтела одноконная телега, где на соломенной подстилке сидел сгорбленный еврей; Снопинскому показалось, что тот посмотрел на него ехидно, с кривой усмешкой, и он ответил ни в чем не повинному человеку злым, неприязненным взглядом. Промчались в пароконной бричке две барышни, они оглянулись и посмотрели на Александра, как ему показалось с издевкой, и он демонстративно отвернулся.
Он заткнул уши, чтобы не слышать, как смеются над ним деревья у дороги, как язвительно хихикают воробьи, прыгающие по обочине, как насмешливо смотрят на него вороны, раскачиваясь на ветвях, и, поддразнивая, каркают: «Вышвырнули тебя, как болонку! Выбросили, как китайского болванчика!» И когда показался на опушке рощи серый, низенький неменковский дом, рядом с ним, точно по волшебству, возник богатый и внушительный особняк Песочной, и оба дома стояли перед глазами Александра разительным контрастом. Они, казалось, спорили из-за него, манили каждый к себе, и мозг его беспрестанно сверлила одна мысль: «Про дворец забудь навсегда, довольствуйся нищенской хатой… Жить тебе в хате до скончания века, а во дворце больше ноги твоей не будет!»
Он въехал во двор и увидел в окне бледную и задумчивую Винцуню. Тотчас же рядом с ней возникла статная и горделивая графиня с классическим профилем, которая выбрала Александра своим соседом за столом в Песочной. Александр скривился и почти с ненавистью отвернулся от белеющего за стеклом лица жены. «Вот эта заурядная, чахлая шляхтянка — твоя жена, а графиня не про тебя! Ты навеки связан с простой шляхтянкой, и не видать тебе больше никаких графинь! А если и увидишь, — подзуживал издевательский голос, — то ты будешь для них забавой, вроде болонки или китайского болванчика». Он выпрыгнул из коляски и, не повидавшись с женой, убежал к себе, закрылся, бросился на кровать, уткнулся лицом в подушку и зарыдал как ребенок.
Что с ним происходило вечером и ночью, никто не знал, он так и не вышел из комнаты до самого утра, видели только, что в его окнах всю ночь горел свет.
Наутро к нему в дверь постучали, Александр открыл и увидел перед собой рыжего еврея, с которым был в большой дружбе фаворит Павелек.
— Тебе чего, Лейба? — сердито буркнул Снопинский. — Ты меня разбудил!..
— Прошу прощения, — ответил тот, проскальзывая в комнату. — Но у меня к вам дело.
— Какое дело?
Еврей отвернул полу лапсердака, вытащил из кармана засаленный бумажник и извлек оттуда несколько больших грязноватого вида бумаг.
— Я пришел вам напомнить вот об этом! — сказал еврей, тряся бумагами.
— Какого черта напоминать, дорогой Лейба! Я и так отлично помню! — раздраженно проговорил Александр и отвернулся.
— А я что-то не вижу, чтобы вы помнили, потому что здесь написано, что еще год назад вы должны были мне вернуть тысячу рублей, а этот гешефт между нами до сих пор не улажен.
Александр широким шагом прошелся по комнате.
— У меня сейчас нет денег, понимаешь? — прокричал он, останавливаясь перед кредитором.
— Ну, а мне какое дело? Я покупаю хлеб у пани графини и нуждаюсь в наличных.
— Повремени две-три недели.
— А где вы тогда возьмете деньги, если весь урожай уже продали? У вас деньги не скоро появятся, а я ждать не могу и поэтому подам на вас в суд…
— Ну и катись ко всем чертям, а меня оставь в покое! — выпалил Александр, схватил кредитора за шиворот, вытолкал за порог, захлопнул дверь и повернул ключ в замке.
И снова он забегал из угла в угол.
— Это сущий ад! — повторял он. — Все меня преследуют! Все на меня ополчились! Вчера меня, как собаку, вышвырнули за дверь. Сегодня начинают сползаться заимодавцы… Скоро их набежит целая свора: долгов-то у меня видимо-невидимо… Ох, я несчастный! — Он схватился за голову и снова зашагал по комнате.
— Бежать! Бежать от людских насмешек, от заимодавцев!.. Бежать? Но куда? К родителям! Да, к родителям. Займу у отца денег, вернусь и раздам долги! Вернусь? А зачем мне возвращаться? Если я не могу бывать в Песочной, нет у меня здесь никаких радостей.
Вдруг он остановился, помолчал и спросил себя:
— А жена?
Лицо у него нахмурилось, он даже передернулся.
— Жена? — повторил он. — А кто виноват? Зачем за меня замуж вышла? Зачем мне жизнь отравила? Шла бы за своего Топольского, а то повисла как гиря у меня на ногах! Сама виновата, сама пусть и расхлебывает. Впрочем, посмотрим, если отец даст деньги, может, я и вернусь…
