Она заговорила громче:
— Ты можешь их всех взять, я позволяю тебе это даже с радостью. Но ты забрала Адама, а он единственный человек, которого я когда-либо хотела.
— Почему?.. — спросила я. — Почему ты ждала так долго, чтобы сказать мне об этом?
— Я думала, что мне ты тоже нужна, точно так же, как, похоже, ты нужна всем. Но я ошибалась. Теперь я понимаю это.
Она начала укладывать свои украшения, осторожно прикрепляя их на бархатные подушечки.
— Что же, ты вольна забрать их всех. Возьми их, Эмма, и пусть они принесут тебе только добро! Возьми деньги, и власть, и имя. Даже мои дети, в конце концов, перейдут под твою опеку, потому что я очень хорошо знаю, что, попытайся я забрать их, Джон Лэнгли обратится в высший суд Англии, если потребуется. И он выиграет дело. Ты удивлена? Когда это мать с запятнанной репутацией одерживала верх над властью денег и адвокатов?
Она захлопнула шкатулку и повернула ключик в замочке.
— Не знаю, почему мне раньше не приходило это в голову, — продолжала она. — Но теперь, после того, как я увидела эти задернутые шторы в экипаже, я знаю наверняка, что мне нужно делать. Я больше не останусь в этом доме, чтобы медленно умирать здесь. С меня довольно! Кроме этих драгоценностей, у меня есть еще одна вещь, которой я действительно владею и о которой никто из вас не вспоминал. Я по-прежнему владею долей Тома в «Эмми Лэнгли», и я намерена воспользоваться ею. Я собираюсь отплыть вечером вместе с Адамом.
V
Через час Роза ушла, забрав с собой только шкатулку с драгоценностями и одну маленькую сумку. Она не надела ни черного платья, ни вуали; на ней был синий дорожный костюм. Роза вышла на улицу с сумкой и стала нанимать кеб. Она прождала кеб минут десять, все это время стоя к дому спиной, как будто его и не существовало. Это был последний жест прощания, последний ее щелчок Лэнгли. Он немного омрачался тем фактом, что Джона Лэнгли не было в то время в доме и он не видел ее ухода. Были только удивленные переглядывания слуг и расспросы Элизабет.
Перед уходом Роза ненадолго зашла в классную комнату к детям, но я так никогда и не узнала, что же она сказала своим детям в те краткие мгновения. Зато я хорошо помню другие слова. Она проговорила их, проходя по лестнице, и это были ее последние слова, сказанные мне:
— Я им никогда не буду нужна, пока ты здесь.
Роза уехала, а я пошла в ее комнату. Первым делом отдернула занавески, и лучи полуденного солнца ворвались в окно. Беспорядок, царивший в комнате, хранил черты характера ее недавней хозяйки, о которых я даже не подозревала.
Я сидела в большом кресле Розы, уставившись на часы над камином: стрелки неумолимо двигались к шести часам, когда «Эмма Лэнгли» должна была отчалить от берега. Я не пыталась предпринять какой-либо попытки остановить Розу или умолять Адама, потому что знала, что опоздала не на минуты или часы, а на многие годы.
Прошло восемь лет с тех пор, как Роза убежала с Томом назло всем, а главное — Адаму, и после восьми лет она наконец добилась его, а я потеряла. До этого времени я отказывалась верить, что он сможет стать ее собственностью, но теперь понимала, что, как только она окажется на борту «Эммы Лэнгли», он уйдет от меня навсегда и никогда больше не вернется.
Снова и снова раздавались слова, брошенные Розой: «Ты всегда берешь, Эмма». Но это было совсем не так. Правда лежала где-то между «давать» и «брать». Я не заняла в жизни ее семьи ни одного места, которое она сама хотела бы иметь. Но Адам был единственным человеком, за которого мы обе боролись, и здесь правду было обнаружить сложнее.
Я слишком многое давала ему, не требовала от него доказательств любви, я оставляла его одного переживать свои мысли и желания, любовь к Розе, любовь к кораблям и морю. Я никак не вмешивалась в его жизнь и не требовала от него никаких жертв, не обременяла никакими обязательствами. Я не смогла дать ему детей, зато всю вину приняла на себя, никогда не ища у него утешения и помощи.
Я слишком стоически переносила свою боль, не говоря с ним о самом сокровенном, никогда не прибегая к слезам, угрозам и мольбам. Я так плохо думала о себе и не верила, что достойна любви. Я ожидала малого и получала малое в ответ. Я практически ничего не брала от Адама, вот почему потеряла его.
Его жизнь с Розой отныне будет мучением. Это будет жизнь, полная дикой сумятицы и хаоса, которые он так ненавидел. Тихое, размеренное течение времени, которое так обожал Адам, окажется нарушенным навсегда. У него не будет ни дня спокойной жизни. Она никогда не оставит его в покое. Адаму придется зависеть от ее капризов и беспричинных вспышек гнева дни и ночи напролет. Он будет работать, как раб, чтобы заработать деньги, на которые ему всегда было наплевать, чтобы обеспечить ей комфорт и роскошь, к которым она привыкла.
Роза никогда не захочет подметать пол или чинить плащ, и Адам не станет требовать от нее этого. Такая жизнь покажется адом человеку с его привычками. Роза никогда не позволит ему не видеть ее. Она заставит его помнить о каждом часе каждого дня, проведенного вместе. Она будет занозой у него в теле, путеводной звездой для его души.
Роза растормошит его, растеребит, и Адам будет задаваться вопросом, зачем раньше он искал покоя.
Я смотрела на часы и знала, что было слишком поздно умолять и слишком поздно для слез. Гордость и робость, которые все эти годы не позволяли мне громко кричать о моей любви, все еще жили во мне. Я не знала слов мольбы, слов требований. Мой язык не был привычен к ним, но я заставила бы себя произнести их, если надеялась бы, что они будут иметь силу.
Тиканье часов было настроено против меня: «Слишком-поздно. Слишком-поздно». Мне больше невмоготу было смотреть на стрелки, медленно, но неумолимо приближающиеся к роковому часу расставания навсегда. Через три минуты я уже смешалась с толпой людей, спешащих домой на ужин. И внезапно подумала о том, как плохо я знала город и как плохо он знал меня. За все эти годы, проведенные здесь, мне хорошо известны были только четыре места, где меня примут и не будут удивляться моему присутствию. Дом Мэгьюри и был одним из них, но в тот момент я не могла идти туда. Не я должна была принести им вести о Розе. И я покидала дом Лэнгли — это была другая новость.
Мой собственный дом сгорел дотла. Как он был тесен, как узок. Адаму, должно быть, он казался очень маленьким и мир в нем ограниченным, потому что мой интерес был сфокусирован всего на нескольких людях и вещах. Я чувствовала глубокий стыд, поняв скрытую до сих пор часть моей души. Я быстро перешла дорогу к универмагу, как будто хотела спрятать в его тени все то новое, что так внезапно и болезненно открылось мне. Бен с мастерством художника разложил поврежденные пожаром вещи, и они имели очень заманчивый вид. Я поняла, что даже из этого товара мы могли извлечь выгоду. Потолок был в водяных разводах, и все верхние полки нужно было расчистить. Эти детали я замечала автоматически, той своей частью, которая по-прежнему принадлежала деловой, дисциплинированной женщине. Интересно, что бы подумал Бен, узнай он, что я замечаю такие вещи как раз тогда, когда Адам уплывает на «Эмми Лэнгли» вместе с Розой на борту.
