В этих последних словах прозвучали нотки гордости, резко контрастируемые с предшествующим полным самоотречением.
— Я позволил вам увидеть общество, Флора. У вас было достаточно почитателей для того, чтобы вы могли рассмотреть тех моих соперников, которые могут оспаривать вас у меня. Я, наверное, выгляжу скучным занудой по сравнению с теми молодыми людьми.
— Среди них нет никого, кто мог бы по-настоящему сравниться с вами, — ответила она живо, — если… если бы мне никогда никто не нравился.
Лицо доктора помрачнело.
— Зачем говорить о мертвых? — спросил он. — Если бы я мог вернуть вашего возлюбленного к вам, неужели вы думаете, я бы не сделал этого сразу же, чем смотреть на то, как вы мучаетесь своим горем. Но я не могу вернуть его обратно, Флора. Я не могу сейчас отложить все свои надежды, как я сделал это в тот день, когда услышал о вашей помолвке, и приучить себя к мысли о жизни без вас. Вы бы не услышали о моей любви ничего, если бы Уолтер Лейбэн был жив. Из многих молодых людей судьба решила забрать именно его, и вы собираетесь горевать о нем всю жизнь, променять все радости молодости на печаль потому, что он покинул вас?
— Я уже не печалюсь о нем, как видите, — ответила она. — Я вполне счастлива. Иногда я удивляюсь тому, что вообще могу быть счастлива без него или папы. Но я знаю, что он никогда искренне не отвечал на мои чувства.
— Вы знаете?
— Да. Я узнала его тайну после его смерти.
— Какую тайну? — спросил доктор, замирая.
— Я не могу раскрыть вам ее. Вряд ли я когда-нибудь упомяну его имя. Я глупо отдала ему свою любовь, неразумно, по-детски. Так горько осознавать это.
— Забудьте это, Флора, и наградой вам будет любовь, которую не умалит даже ваше равнодушие, безграничная любовь, которая останется, даже если болезнь испортит вашу красоту, если безумие овладеет вами, любовь, которая всегда будет обнимать вас и всегда будет следовать за вами во всех горестях жизни, которые может преподнести нам рок. Будьте моей, я умоляю вас, хоть немного!
Он встал на колени у ее ног, его руки замкнулись на ее запястьях, а глаза смотрели прямо на нее, и в них застыла мольба и ожидание.
— Я дай вам все, что смогу — верность и покорность.
Он притянул к себе лицо девушки и в первый раз поцеловал ее в дрожащие губы.
— Моя любимая, — сказал он мягко, — я скорее приму от вас покорность, чем от другой женщины самую глубокую любовь. И если я не смогу сделать за всю свою жизнь так, чтобы вы полюбили меня, то тогда это будет значить, что любовь не всемогуща.
Флора почувствовала странное чувство облегчения и умиротворения после объявления помолвки, которая, однако, произошла еще у постели умирающего отца. Она никогда не думала об отказе Гуттберту Олливенту. Умирающий отец отдал ее доктору — этот акт был священен. Она содрогалась при мысли о том дне, когда доктор Олливент заявит свои права на нее, но теперь, когда это произошло, девушка была спокойна, в ее душе впервые наступил мир со дня смерти Марка Чемни. Ее судьба была решена, тихий дом на Вимпоул-стрит стал ее домом, жизнь должна была протекать в спокойном, без особых событий ритме, и только смерть могла положить этому конец.
Однако в сложившейся ситуации было и немного счастья: она была любима человеком, которого с гордостью могла считать неким верховным существом. В обществе ей говорили много хорошего о докторе Олливеите. Флоре было приятно слушать это, и она была горда им.
Если девушка не могла дать ему любви, она платила ему своим почтением.
Никогда еще свет не знал такой заботливой хозяйки. Она подчинилась доктору во всем, узнавала о всех его желаниях, интересовалась его проблемами и постоянно пыталась улучшить себя, как будто бы она могла стать менее желаемой. Они были весьма учтивыми влюбленными, и лишь иногда, между ними возникали до смешного робкие разногласия, и небольшая едкость замечаний, как правило, смешивалась с медом взаимных ухаживаний. Миссис Олливент наслаждалась счастьем своего сына и думала о том, что должно быть небеса создали Флору специально для него.
— Пусть это произойдет в ближайшее время, дорогая, — сказал Гуттберт однажды вечером, когда Флора спустилась в его кабинет за книгой; здесь, в этой печальной и немного грустной комнате, где многие люди услышали свой смертный приговор, влюбленные стояли рядом в сгущающихся сумерках летнего дня, Флора тянулась к томику, который хотела взять, а рука доктора мягко обнимала ее, и он как будто пытался привлечь ее к себе.
— Пожалуйста, не говорите мне ничего о «Революции» Кэрлайла, дорогая. Я сейчас найду эту книгу. Я хочу, чтобы вы ответили мне на один вопрос. Когда мы поженимся? Уже прошло шесть месяцев с тех пор, как вы дали мне обещание. Вы же не можете сказать, что я нетерпелив?
— Вы знаете, что я всегда готова сделать все, что вы пожелаете, — ответила Флора тихо.
— Моя Гризельда![7] Пусть это будет в этом месяце, тогда я смогу показать вам Италию. Ноябрь — прекрасный месяц для Рима. Мы убежим с вами от лондонских туманов, и, по крайней мере, для одного из нас, земля станет раем.
— Я бы хотела увидеть Рим, — ответила Флора, едва скрывая свою радость, но и не чувствуя того восторга, который был у нее тогда, когда она думала о предстоящем путешествии в великий город вместе с Уолтером Лейбэном. — Но не будет ли это слишком рано?
— Нет, моя любовь, я ведь и так ждал уже долго. Возможно, я не должен был быть столь терпеливым, но я хотел, чтобы вы привыкли к мысли о нашем союзе, чтобы это не было тяжелой ношей для вас. Вы ведь не раскаиваетесь в том обещании, которое дали мне у того раскидистого бука около Фарли-Роял?
— Нет, нет, — сказала она страстно, и затем добавила, несколько смутившись, — сейчас вы мне нравитесь гораздо больше, чем тогда.
— Мое сокровище! — воскликнул он, обнимая ее. — Если любовь заслуживает благодарности, то тогда я ее достоин. Вы — моя, если бы вы знали, каким счастливым вы сделали меня одним единственным таким словом. Я мог позволить себе быть терпеливым, чтобы завоевать вас.
Дата их свадьбы была обсуждена ими здесь же. Флора сказала, что это произойдет тогда, когда пожелает доктор Олливент и мама. Гуттберт сказал ей, что они с мамой едины в своем мнении и что это событие не стоит откладывать на долгий срок. Они все еще стояли у книжных полок, обсуждая этот вопрос, когда слуга произнес, что какой-то человек хочет видеть доктора Олливента.
Всегда есть что-то неприятное, вызывающее сомнение и даже таинство при объявлении о приходе «какого-то человека». Такая неопределенность внушает некоторое чувство страха. Таким человеком мог быть кто угодно — от повелителя тьмы в виде скелета до сборщика налогов.