Доктор стоял на пороге, наблюдая удивление на лице своей жены. Она повернулась к нему с улыбкой и со слезами на глазах от такого проявления его чувств к ней.
— Что я могу сделать для того, чтобы доказать свою благодарность вам, Гуттберт? — спросила она.
— Будьте счастливы, моя дорогая. Это единственное, о чем я вас прошу.
— Как я могу быть другой, если вы и мама так добры ко мне?
Она поцеловала их обоих по-детски, подобно ребенку, целующему того, кто принес ему новую игрушку, а затем начала изучать их дары подробно. Здесь был туалетный столик с многочисленными ящичками и различными механическими приспособлениями, находящиеся на нем туалетные принадлежности по количеству можно было сравнить с военным арсеналом. Рядом стоял небольшой изящный столик с крышкой, покрытой голубой бархатной материей, и посеребренными письменными принадлежностями, мягкое кресло и джардиньера с китайскими розами и лилиями.
— Моя любовь, не стоит благодарить меня за эти пустяки, — запротестовал Гуттберт после очередного взрыва благодарности. — Разве вы забыли, что вы наследница и имеете право на удовлетворение любых капризов.
— Но как мило с вашей стороны было найти то, что мне бы хотелось иметь. Я бы никогда не смогла зайти к меблировщику, выбрать вещи и сказать: «Пришлите мне это домой». Это бы выглядело полнейшим эгоизмом. И потом вещи, которые бы я купила сама себе, никогда бы не имели для меня такой ценности, как ваши подарки. Как вы узнали, что я люблю белый и синий цвета?
— Неужели я не видел, какого цвета одежду вы носите? Было бы странно, если бы я не знал ваш любимый цвет, ведь ваши вкусы и наклонности — самый достойный предмет для моего изучения.
Так началась семейная жизнь, в своем простом счастье похожая на пасторальную поэму. С одной стороны, глубокая сильная любовь, на которую было способно сердце мужчины, с другой стороны, мягкая привязанность, становившаяся со временем все более сильной. Если бы человек мог закрыть дверь в свое прошлое и сказать себе: «Я больше никогда не открою ее снова», то Гуттберт Олливент мог бы быть в высшей степени счастлив, но даже обладая сильной волей, доктор не мог забыть одну сцену в своей жизни, и мысль о том летнем дне на утесе вблизи Брэнскомба вставала перед ним как призрак даже в самые счастливые часы.
Но даже это горькое воспоминание не могло разрушить его счастья, оно лишь придавало некоторый печальный оттенок его радости и было весьма мимолетным явлением. Однако доктор задавал себе один и тот же вопрос: «Что было бы, если бы она узнала правду?». Что, если в один роковой час версия Джарреда предстала бы перед ней? Могла ли она узнать от этого человека правду и поверила ли, если бы услышала все от него? Простила бы она его, если бы узнала, что он обманывал ее, зная историю смерти возлюбленного, и скрывал это, был виновником той смерти и улыбался ей, и утешал ее?
«Есть вещи, которые женщины не могут простить, — думал доктор Олливент, — и мой поступок относится к ним».
Что бы он ни делал для нее, какие бы услуги ни окалывал, какие бы ни представлял доказательства своей безграничной любви, он помнил тот непростительный, скрываемый им поступок и думал о том, как бы она стала презирать его доброту и отказываться от его подарков, если бы знала все. И этот рок нависал над ним все время в лице Джарреда Гарнера, не такого уж простака, каким представлял его себе Гуттберт Олливент. Таким образом, в цветущем саду счастья доктора поселился черный скорпион, и когда Флора смотрела на него с особой нежностью, мысль о возможных страшных событиях возникала в его голове и жалила его счастье. Иногда, когда его одолевали подобные мысли, Флора подозревала его в каких-то секретах и однажды обвинила его в том, что он скрывает свои тревоги от нее.
— Я не хочу быть женой-тихоней, Гуттберт, — сказала она ему в один из дней, — или быть просто ребенком, хотя очень хорошо находиться под опекой вас и мамы. Иногда в вашем взгляде столько страдания, ваше лицо омрачается на мгновения какой-то мыслью. И нередко я слышала, как вы вздыхали, когда вам было радостно. Я знаю, что у вас есть тревога, которую, как вы воображаете, можно спрятать от меня. Это не очень хорошо с вашей стороны, дорогой. Я имею право разделить с вами ваши проблемы.
— Вы облегчаете их, моя дорогая. Как у всякого человека, занимающегося делом, у меня есть свои сложности. И я не должен вносить их в наш дом. Моя мама может сказать вам, что у меня самого нет проблем. Судьба была благосклонна ко мне, я зарабатываю больше денег, чем мы можем тратить. Мое имя известно и научных кругах. И у меня есть самая прекрасная жена, которую небеса когда-либо даровали простому смертному.
— Вы хотите сказать, что являетесь вполне счастливым человеком, Гуттберт? И когда я вижу беспокойный взгляд на вашем лице, то могу быть уверена, что это лишь тревога за одного из ваших пациентов?
— Думайте, что пожелаете, моя дорогая, кроме того, что я могу быть несчастным, когда вы рядом! Возможно, я могу иногда чувствовать себя подобно Поликрату, бросившему свое кольцо в море; ведь в конце концов существует такая вещь, как слишком счастливый человек.
Доктор стал более внимательно относиться к себе после этого разговора и не позволял больше ни единому облачку от спрятанной печальной страницы прошлого отразиться на своем лице.
Не было еще жены на свете, интересам которой потворствовали бы больше, чем Флоре. Ее существование казалось одним нескончаемым праздником, проводимым среди книг, цветов и музыки и окруженным безграничной любовью. Настоящих забот жизни она не знала. Миссис Олливент сама занималась домом и взяла на свои плечи все проблемы хозяйки. Флора никогда не мучилась со слугами или счетами мясника, никогда не ломала себе голову по поводу составления обедов. Если бы она жила в прекрасном дворце, где вся работа по дому выполнялась бы без нее, то она все равно не была бы более свободной от этих забот, чем в доме на Вимпоул-стрит. И в целом такого рода отношения между невесткой и свекровью складывались вполне гармонично. Миссис Олливент-старшая тем самым не была отстранена от тех дел, которыми привыкла управлять, а миссис Олливент-младшая не считала, что с ней плохо обращаются из-за того, что свекровь хранила ключи у себя и отдавала приказания слугам. А слуги не могли пожаловаться, что имеют двух хозяек; Флору считали красотой и гордостью дома. Повар мог выйти на лестницу у кухни и поинтересоваться у нее о чем-либо по поводу вечеринки, служанки были очень довольны, когда она позволяла им помочь ей расставить букеты цветов. Расстановка цветов и наблюдение за птицами, расположенными в клетке у окна в гостиной, исчерпывали основные занятия молодой миссис Олливент по дому.
