— Шутишь? Что же, шути.
— Я не шучу, а надеюсь, — серьезно объяснил Консьянс.
— Ты надеешься, что через шесть недель землю не продадут?
— О, я в этом уверен.
— Но каким образом ты этому воспрепятствуешь?
— Дедушка, я отправлюсь в Суасон, выберу адвоката, адвокат поднимет вопрос об инциденте.
— А что это такое — инцидент?
— Это значит, дедушка, что он попросит суд предоставить тебе трехмесячную, а то и шестимесячную отсрочку выплаты долга, ссылаясь на наши обстоятельства.
— Но ведь адвокат из Суасона запросит уж никак не меньше пятидесяти франков.
— Он запросит сто франков, дедушка.
— И откуда же я их возьму, дурачок?
— Уж я-то постараюсь их раздобыть.
— И когда ты их раздобудешь, когда передашь адвокату, когда адвокат поднимет, как ты говоришь, вопрос об инциденте, когда он добьется трех, шести месяцев отсрочки для нас, что дальше?.. дальше?.. дальше?..
— Дальше?..
— Да.
— Дедушка, не надо непрестанно мучиться сомнениями, как это делаете вы.
— Как же мне не сомневаться, когда я смотрю и ничего не вижу.
— Постойте-ка, дедушка, — сказал Консьянс, — в том уголке голубого неба вы тоже ничего не видите, так ведь?
Папаша Каде козырьком приставил ладонь ко лбу и всмотрелся в небо самым пристальным образом.
— Нет, конечно же, — сказал он, — я ничего не вижу.
— А вот я, — сказал Консьянс, — я вижу Бога!
— Дедушка, — вмешалась Мадлен, — доверьтесь ребенку; повторяю вам, ведь он благословение нашего дома.
XX
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ПРОИСХОДИТ ИНЦИДЕНТ, ВОПРОС О КОТОРОМ НЕ ПОДНЯЛ АДВОКАТ ИЗ СУАСОНА
Вас, возможно, удивляет, что мы уже давно не упоминали о г-же Мари и Мариетте. А почему нужно было говорить о них? Жизнь двух женщин настолько слилась с жизнью их соседей, что рассказывать об одних — значит рассказывать о других. Сказать, что Мадлен плакала, — значит сказать, что г-жа Мари была несчастна; сказать, что Консьянс не отчаивался, — значит сказать, что Мариетта не теряла надежды.
К тому же два бедных ребенка, казалось, любили друг друга тем больше, чем больше становилась их нищета. Они опирались друг на друга, чтобы легче справиться с бедой.
Напомним, что уже к концу января был назначен срок продажи.
Консьянс ничего не предпринимал до 15-го: судя по его виду, юношу меньше всего волновало предстоящее событие; затем, 16-го утром, он отправился в путь.
Вечером того же дня он вернулся, пройдя за это время четырнадцать льё, но выглядел словно после прогулки — так прекрасна была дорога, покрытая великолепной зимней изморозью.
Его возвращения ожидали с тревогой.
Бернар, сопровождавший хозяина в Суасон, издалека лаем возвестил о его возвращении и первым появился на пороге дома.
Все бросились навстречу Консьянсу.
Он подошел, спокойный и улыбающийся, жестами стараясь успокоить домашних.
— Ну, как? — одновременно выдохнули вопрос их уста.
— Все хорошо, — ответил Консьянс, — Господь благословил мое путешествие. Я просто не мог пройти через Лонпон, не навестив доброго доктора… ты помнишь, Мариетта, того доктора, кто так радушно принял нас и у кого я прозрел во второй раз?
— Да, и что же?
— Я рассказал ему о цели моего путешествия; он дал мне письмо к своему другу-адвокату, и адвокат не только взялся бесплатно поднять вопрос об инциденте, но обещал при необходимости внести аванс в королевскую судебную палату, в случае если мы туда обратимся.
Госпожа Мари всплеснула руками.
— А что я говорила? — воскликнула Мадлен.
— О, я в этом не сомневалась, — заявила Мариетта.
Папаша Каде только покачал головой; он перестал уже что-либо понимать: судебные исполнители отказались его преследовать, а адвокаты не только бесплатно защищали его интересы, но еще и вносили вместо него авансы.
Не мог же Консьянс сотворить столь немыслимые чудеса!
Поэтому папаша Каде в них не верил.
Однако двенадцать дней спустя ему пришлось в них убедиться.
В один прекрасный день, как обычно возвратившись из Виллер-Котре, Мариетта принесла письмо, подписанное метром Гревеном, адвокатом из Суасона.
В письме сообщалось, что он запросил в суде отсрочку и суд предоставил таковую до 15 марта.
Добиться бόльшего метру Гревену не удалось.
Письмо было освобождено от оплаты.
Оно означало три месяца передышки.
Три месяца передышки означали радость. Письмо вызвало общее удивление.
Консьянс оказался прав. Отныне можно было ожидать милостей от Бога, и сам папаша Каде снова стал немного верить в это.
Адвокат сообщал в своем письме, что по истечении первой отсрочки он запросит вторую. По правде говоря, суд крайне редко удовлетворял вторую просьбу об отсрочке, но, в конце концов, обнадеживающие случаи такого рода тоже имели место.
Дни потекли за днями в ожидании этого события; о том, что папаше Каде предстоит лишиться земли, говорила вся деревня и, надо сказать, из трехсот обитателей, составлявших все население Арамона, двести пятьдесят искренне жалели несчастного старика и осуждали кузена Манике, поведение которого в этом деле стоило ему потери симпатий большинства земляков.
Вместо того чтобы раскаяться, прислушавшись к этому предостережению Неба, и вернуть себе утраченное расположение людей, самому предложив папаше Каде необходимое время, кузен Манике, как это свойственно низким душам, тоже предпринял путешествие в Суасон, нашел там адвоката, взявшегося энергично продвигать дело и заверившего клиента, что суд не предоставит г-ну Каде никакой отсрочки.
Подобно судебным исполнителям, адвокаты бывают добрые и недобрые, правда, недобрые встречаются куда чаще, чем добрые.
Первого марта пришло письмо от метра Гревена. Он предлагал бедной семье собрать все свои денежные средства, обратиться за помощью ко всем своим друзьям.
Метр Гревен виделся с несколькими судьями, которые, будучи обмануты адвокатом противной стороны и, главное, опасаясь, как бы их не обвинили в поощрении незаконного владельца национальных имуществ, заявили ему, Гревену, что они не верят в возможность отсрочки.
Когда пришло это обескураживающее письмо, папаша Каде, снова начавший обретать надежду, отправился, опершись на руку Мадлен, на свидание со своей землей.
Он увидел, как она оживает, эта прекрасная и добрая земля, которая умела отвечать такой признательностью за заботы о ней.
Навоз был разбросан умело, и повсюду зеленым ковром подымались всходы, уже достаточно высокие, чтобы клониться под ветрами — наполовину зимними и в то же время уже весенними, мартовскими.
