Я кивала и помалкивала.
— У нее даже не хватило смелости написать мне о Венгрии! Но если не Венгрия, тогда что? — вслух спросила Елизавета. — И когда?
Весна 1555 года
Ко всеобщему удивлению, первой дрогнула королева. Когда морозная зима сменилась мокрой весной, Елизавете было велено явиться ко двору. В письме, адресованном сэру Генри (сестре Мария не написала ни строчки), не упоминались ни допросы, ни возможный суд над принцессой. Никаких объяснений по поводу столь внезапной «перемены сердца» сэр Генри мне не дал. Вероятнее всего, их и не было. Елизавете просто велели приехать в Лондон, и все тут. Тем не менее возвращение пока не означало полную свободу. Елизавету и сейчас везли почти как узницу. Мы двигались рано утром и ближе к вечеру, дабы не привлекать к себе внимания местных жителей. Впрочем, на сей раз не было ни приветственно машущих толп, ни выкриков, ни улыбок. Сэру Генри предписали избегать больших дорог, а ехать по проселочным и вообще появиться в Лондоне как можно незаметнее.
На одной из таких дорог, уже неподалеку от Лондона, меня вдруг охватил необъяснимый ужас. Я натянула поводья, остановив лошадь. Принцесса тоже остановилась.
— Что задумалась, шутиха? — раздраженно спросила меня Елизавета. — Угости свою клячу хлыстом.
— Господи, помилуй, Господи, помилуй, — бормотала я, не обращая внимания на ее слова.
— Да что с тобой?
Заметив, что мы остановились, к нам подъехал один из слуг Генри Бедингфилда.
— Чего встала? — грубо спросил он. — Останавливаться запрещено. Шевелись, девка.
— Боже мой, — только и могла произнести я.
— Это у нее неспроста, — догадалась Елизавета. — Должно быть, ее видение посетило.
— Сейчас я ей покажу видение!
Слуга вырвал у меня поводья и с силой дернул за них, заставляя мою лошадь стронуться с места.
— Смотри, на ней же лица нет, — сказала ему принцесса. — Она вся дрожит. Ханна, что с тобой?
Если бы не ее рука на моем плече, я бы свалилась с лошади. Слуга ехал с другой стороны, и его колено упиралось в мое, кое-как удерживая меня в седле.
— Ханна! — откуда-то издалека послышался голос Елизаветы. — Может, ты заболела?
— Дым, — только и смогла сказать я. — И огонь.
Елизавета повернулась в сторону города, куда указывала моя дрожащая рука.
— Я не чувствую никакого дыма, — сказала она. — Ханна, это предостережение? Ты видишь будущий костер?
Я покачала одеревеневшей головой. Меня накрыло колпаком ужаса. Слова не выговаривались. Откуда-то доносился слабый, мяукающий звук, будто где-то безутешно плакал младенец.
— Огонь, — прошептала я. — Огонь.
— А-а, так это костры в Смитфилде, — вдруг сказал слуга сэра Генри. — Вот что испугало девчонку. Правда? Чего молчишь?
Елизавета вопросительно уставилась на него.
— Ну да, вы ж ничего не знаете. Тут новый закон вышел, чтоб еретиков сжигать на кострах. Сегодня их палят в Смитфилде. Мои ноздри не чуют дыма, а эта малявка, надо же, учуяла. Потому и бледная такая.
Его тяжелая рука сочувственно легла мне на плечо.
— Радоваться нечему, — сказал он, стараясь не глядеть на принцессу. — Дрянное это занятие.
— Говоришь, новый закон? — насторожилась принцесса. — Сжигать еретиков? Это значит… протестантов? И их уже не первый день жгут?
Ее глаза почернели от гнева, но на грубоватого слугу это не подействовало. Он не делал особых различий между возможной наследницей престола и перепуганной шутихой.
— Теперь все новое, — угрюмо отозвался он. — Новая королева, вроде как новый король рядом с нею. И законы новые. А все, кто реформировался, пусть реформируются обратно, да побыстрее. И это правильно, благослови Бог нашу королеву. Что хорошего мы видели с тех пор, как король Генрих отделился от власти папы? Дожди, морозы и неурожай — вот что. А теперь власть папы вернулась. Его святейшество благословит Англию, и мы снова заживем. И наследник будет, и хорошая погода.
Елизавета не сказала ни слова. Она отцепила от пояса коробочку с ароматическим шариком, вложила мне в руку, которую поднесла к самому моему носу. Принцесса надеялась, что аромат апельсина и клевера перебьет мне запах дыма. Нет, мои ноздри все так же улавливали ужасающее зловоние горящего человеческого тела. Ничто не могло избавить меня от страшных воспоминаний прошлого. Я даже слышала крики сжигаемых. Несчастные умоляли своих родных подбросить еще дров и раздуть огонь, чтобы умереть побыстрее и меньше мучиться. Жертвы не хотели дышать запахом собственных горящих тел.
— Мама, — вырвалось у меня, и я тут же замолчала.
До самого Хэмптон-Корта мы ехали в полной тишине. Там нас встретили стражники и вместо приветствия велели поворачивать к задней двери. Похоже, даже они не решались заговорить с опальной принцессой.
Как только мы остались одни в покоях Елизаветы, она подбежала ко мне и обхватила мои ледяные руки.
— Я не чуяла ни малейшего запаха дыма, — сказала она. — Думаю, и тот слуга тоже. Он лишь знал, что там жгут еретиков.
Я по-прежнему молчала.
— Ханна, тебе ведь помог твой дар? — допытывалась Елизавета.
Я начала кашлять. Почему-то не нос, а язык помнил странный густой вкус дыма, идущего от сжигаемых человеческих тел. Я стала оттирать сажу с щек, но никакой сажи там, конечно же, не было.
— Ханна, это и есть ясновидение?
— Да.
— Бог послал тебя ко мне, чтобы предупредить. Просто словам я бы не поверила, но я видела ужас на твоем лице.
Я молча кивнула. Принцесса могла думать что угодно, но я понимала: она увидела не свое возможное будущее. Она увидела мое прошлое: тот страшный день, когда мою мать выволокли из дома и потащили туда, где по воскресеньям сжигали еретиков. Их сжигали каждое воскресенье, ближе к вечеру. Для набожных и благочестивых обывателей эти казни были чем-то вроде привычного развлечения. Для меня в тот день кончилось детство.
Елизавета подошла к окну, встала на колени, обхватила руками свою рыжеволосую голову и прошептала:
— Милосердный Боже, спасибо Тебе, что послал мне эту девочку с ее видением. Теперь я понимаю свою судьбу яснее, чем прежде. Возведи меня на трон, дабы я исполнила свой долг перед Тобой и моим народом. Аминь.
Я не молилась вместе с нею и не произнесла «аминь», хотя чувствовала, что принцесса смотрит на меня. Ей всегда требовались зрители, даже в минуты возвышенной молитвы. Я не могла молиться Богу, позволившему инквизиторам сжечь мою мать. Сегодня этот Бог позволил зажечь новые костры. Я не хотела ни такого Бога, ни его религии. Сейчас мне больше всего хотелось избавиться от запаха дыма, застрявшего в горле, носу и покрывшего волосы. Мне хотелось стереть сажу с лица.