Флёр, не мигая, смотрела на Пьеро Строцци, словно он был призраком из другого мира. Приземистая маленькая фигурка на абсурдно высоких каблуках, а на голове дорогая шляпа с перьями, раскачивающиеся концы которых бросали на стены огромные тени. Мелодичное звучание его успокаивающих слов с трудом доходило до ее сознания.
— Вы? — выдохнула она в полной растерянности. — Откуда вы взялись? Почему… Как…
— Никаких вопросов! Все ответы получите позже, bellissima[12], — попытался он успокоить ее. — Вы в безопасности, и никто уже не причинит вам зла. Разрешите вам помочь! Обопритесь на мою руку! Я уведу вас отсюда…
Флёр обеими руками откинула со лба спутанные волосы и прервала его на середине фразы:
— А мой муж? Что с ним? Где он? Его ведь увели отсюда…
Вздох Пьеро Строцци выражал нечто среднее между нетерпением и раздражением.
— Пока он в безопасности. Вам нет необходимости беспокоиться о вашем сеньоре. Мне кажется, вам важнее сейчас принять ванну и лечь в постель…
Флёр уловила только слово «в безопасности», а потом сразу снова закрыла глаза. Свет, о котором она так мечтала, показался ей вдруг слишком резким.
Она даже не заметила, как Пьеро Строцци подхватил ее в самый последний момент перед тем, как она едва не упала в обморок у его ног. Напряжение последних часов не могло не сказаться на ее изнуренном теле и переутомленном рассудке.
Флёр уже не воспринимала ни отдаваемых взволнованным голосом приказов карликоподобного итальянца, ни испуганных видом ее безжизненного тела людей, которые перенесли ее в подготовленные заранее покои. На какой-то миг создалось впечатление, что помощь подоспела слишком поздно.
Да, Флёр явно совершила промах, решив состязаться с могуществом ревнивой фаворитки.
— …Тяжелый нервный шок. Важно, чтобы она находилась в абсолютном спокойствии, много спала и хорошо питалась. Мадам молода, ее организм в отличном состоянии, и я не сомневаюсь, что скоро она будет здорова!
Голос как бы негромко шелестел. Этот звук напоминал о сухих листьях, гонимых ветром поздней осенью по внутренним дворам ее родительского дома. Это был шелест домашнего очага. Домашним был и запах камфары, доносившийся от темного плаща говорившего, когда он повернулся к двери. Флёр, как и всегда после пробуждения, воспринимала прежде всего запахи и звуки.
Значительно позже ее веки задвигались, а блуждающий взгляд наткнулся на лишенный всяких украшений балдахин, под которым она лежала. Подпираемый вычурными столбами, он был частью огромной крытой кровати, стоявшей на своеобразном возвышении. Флёр была видна только скромная скамья для свершения молитв, стоявшая перед распятием, да еще закрытое окно. За его ромбовидными стеклами угадывались по-осеннему голые макушки деревьев, росших поблизости. Где бы Флёр ни находилась, пусть даже в каком-то скромном помещении, но тюрьмой здесь не пахло. Скорее всего, это была монастырская келья.
Словно в подтверждение этого предположения, она услышала удары колокола и автоматически подсчитала их число. Нона[13]: молитва, девятая часть. Значит, начало второй половины дня. Начало второй половины в монастыре? Как она попала в монастырь?
Ее попытка приподняться привлекла внимание находившейся рядом женщины, которая торопливо обежала вокруг кровати и успокаивающе улыбнулась гостье. Флёр ошарашенно смотрела на круглое, доброе лицо монахини неопределенного возраста в черном облачении. Ее строгий чепец возвышался над головой белыми твердыми углами, а деревянные бусинки четок при каждом шаге слегка постукивали, сталкиваясь друг с другом.
— Где… Где я? — пролепетала Флёр.
— В безопасности, дочь моя, — произнесла монахиня, успокаивая гостью, и положила руки на висевший у нее на груди крест.
Флёр огляделась и увидела, что вместо грязного костюма наездницы на ней надета закрытая льняная рубашка, края которой затянуты вокруг шеи и запястий узкими лентами, а на самой рубашке нет никаких украшений или вышивок. Итак, монахини помыли и переодели ее, а она ничего не почувствовала.
— Кто же вы, почтенная мать? Где я? Где мой супруг? Сколько времени я уже у вас? Как я к вам попала? — Флёр пыталась получить ответы хотя бы на самые важные вопросы, вертевшиеся у нее в голове.
— Успокойтесь, мадам! — попыталась монахиня умерить ее волнение. — Никто здесь не причинит вам зла. Вы находитесь в монастыре бенедиктинок в городе Лис. Королева лично поручила нам заботиться о вашем здоровье и безопасности.
— Королева! — Флёр с облегчением на миг закрыла глаза. Значит, она была права, полагая, что королева о ней не забудет. — А мой супруг? — сразу же вырвался у нее следующий вопрос.
Монахиня молчала, и Флёр робко повторила вопрос, хотя и боялась получить плохой ответ. Неужели ее пребывание в этих благочестивых стенах означает, что он все же осуществил свой безумный план? Пожертвовал собой ради нее?
— О вашем супруге я ничего не знаю, мадам. Королева прислала своего лейб-медика, чтобы он осмотрел вас, и он дал точные наставления по уходу за вами. Самое важное сейчас для вас — немного покушать и хорошо отдохнуть. Вы должны соблюдать покой, чтобы набраться сил…
— Но я должна видеть мужа! Я не могу здесь оставаться…
— Монахини монастыря Лис — послушные служанки Ее Королевского Величества, мадам. Мы следуем приказам, которые получаем, и не спрашиваем, почему они отданы. Для вашего душевного состояния было бы благом, если бы и вы стали следовать монастырскому послушанию. Ищите силу в молитве, если у вас нет достаточного терпения повиноваться.
Этот призыв привел к тому, что Флёр скинула с себя одеяло, пытаясь встать с постели. Но ее сколь любезная, столь и непреклонная сиделка сразу же пресекла всякие попытки непослушания, силой усадив гостью обратно в постель и с неожиданной энергией снова укутав одеялом.
— Вы ослаблены, мадам! Такой шок, какой пережили вы, может привести к тяжелой нервной горячке. Вы должны себя щадить.
Она настояла на том, чтобы Флёр перекусила, а поскольку Флёр и действительно ощущала сильнейший голод, она подчинилась, подумав, однако, что, как только почувствует себя лучше, обязательно найдет способ разузнать о судьбе мужа.
Впрочем, когда Флёр, насытившись, откинулась обратно на подушки, ее охватила столь невероятная слабость, что возникло подозрение, не было ли подмешано к бодрящему, сдобренному взбитым яйцом глотку вина какое-то снотворное, чтобы успокоить больную. Кажется, Флёр недооценила возможностей почтенной матери-бенедиктинки, которая в этот момент как раз выносила из комнаты поднос.
