— Выборный орган? И кто же его выбирает?
— Представители совета. Их выбирают всенародным голосованием по нескольку человек от каждой провинции. Получается человек семьдесят-восемьдесят, из которых человек восемь составят собственно правительство.
— Боже, какой бред! Не шутите так, Оринье!
— Это сложная система, однако, смею заверить вас, ваше величество, это вполне возможно при соответствующей организации.
— Вы что, сочувствуете им, Оринье?
— Ни в коем случае. Я просто стараюсь быть объективным. Рассуждаю, могут ли эти люди получить сторонников.
— И?
— Возможно, да. Эти бунтовщики стоят на том, что чернь имеет те же права участвовать в выборах членов совета, как и дворяне. Так что низшие классы пойдут за ними.
— Но сегодня королевская власть в народе популярна, как никогда раньше, — возразил Ревеньен. — Невозможно, чтобы теперь восстание против ее величества получило много сторонников.
«Восстание! Снова восстание! Боже, когда же это кончится? Неужели мне уже никогда не жить в мирной стране?» — истерзанная душа Изабеллы взмолилась о пощаде.
— Вы путаете приветственные крики и подбрасывание шляп в воздух с истинной преданностью, Ревеньен. Этот народ ненадежен. Сегодня они ваши до гроба, а завтра им пообещали лишних десять ливров, и они отворачиваются от вас.
— Но это же нелепость! Кого могут выбрать в совет эти люди? Лавочников? Крестьян? Ремесленников? — заметил Ревеньен.
— Кого угодно, — пожал плечами Оринье. — Ваше величество! — он откашлялся, скрывая неловкость. — Я второй раз приношу вам ту же самую весть.
Она дрогнула, догадываясь.
— Орсини?
Он кивнул.
— Вы уже знаете?
— Просто догадка, — она грустно улыбнулась.
— Это все его рук дело. Это он заварил эту кашу. Он смущает людей. Если бы вы отдали приказ арестовать его…
Он вернулся! Сердце радостно затрепетало в груди. Он жив-здоров, он никуда не уехал. Он где-то в столице. Она увидит его!
— Оставьте его. Пусть делает, что хочет, — сказала Изабелла. — Если мой народ столь слаб, что любой может увести его за собой… Что ж, стоит ли тогда им править? Пусть победит сильнейший, Оринье. Я не хочу преследовать Орсини.
— Потому что он ваш муж, — жестко сказал придворный.
— Оринье! — она слегка хлопнула ладонью по резной ручке своего кресла.
— Простите, ваше величество. Но вы рассуждали бы иначе, если бы речь шла не об этом Орсини. Я даже сожалею, что сказал вам о нем. Лучше мне было бы не называть имени…
— Оринье! — снова воскликнула она со смесью удивления и возмущения в голосе.
— Ревеньен, скажите вы, — попросил Оринье.
— Ваше величество, Орсини человек весьма опасный. Непредсказуемый. Чрезвычайно честолюбивый, — не глядя на нее, проговорил Ревеньен.
— Алан! Друзья мои, что с вами?
— Мы хотим спасти ваше величество от вас самой. Ваша сердечная доброта сослужит вам плохую службу. Мы хотим, чтобы вы подписали указ, который объявит Орсини вне закона.
— Нет. Пока я королева! Прошу вас не настаивать.
Оринье и Ревеньен переглянулись. Их молчаливый сговор не укрылся от внимания королевы. Она хлопнула ладонью по подлокотнику трона.
— Говорите! Вы мои друзья. Я не хочу, чтобы между нами возникло непонимание. Говорите, что думаете! Говорите мне все!
— Ваше величество! — сказал Оринье. — Никто не требует показательной казни Орсини, с четвертованием на площади и вырыванием сердца. Мы не жаждем крови. Мы все нормальные, здравомыслящие люди. Пусть убирается на все четыре стороны, я буду только за. Но я хорошо знаю его. Я помню его облезлым, но отважным птенцом, залетевшим прямо коту в лапы. Он всех нас обставил. Меньше чем за полтора года он стал первым министром, и лучше было не становиться у него на пути. Если сегодня он задумал революцию, в нашем королевстве будет революция, не сомневайтесь. Он не остановится. Он будет набивать новые и новые шишки, но идти вперед, пока ваша власть не падет.
— Оринье, но ведь и мы с вами не дети малые. Мы тоже кое-что можем.
— У него есть бесспорное преимущество перед нами.
— Какое же?
— Мы все — я, Ревеньен, вы, ваше величество, — в первую очередь беспокоимся о собственной безопасности и безопасности своих близких и друзей. Мы, — да и вы, — не из тех, кто рискует жизнью из принципа, кто пойдет на смерть, чтобы доказать свою правоту. Мы отступаем, когда надо. Мы лжем, когда это нам выгодно. Мы ищем окольных путей, когда не можем пройти напрямик. Но Орсини не таков. Он не стал бы тем, кем стал, если бы был таким, как все. Он не щадит себя, и потому люди с нормальным чувством самосохранения уступают ему дорогу.
«На этот раз я действительно проиграл. И теперь только смерть смоет с меня позор поражения», — вспомнилось Изабелле, и она внутренне содрогнулась. Что же за человека она полюбила? Верно ли судил его Оринье? В конце-концов, Оринье не Господь бог. Это его личное мнение, и он мог ошибаться. Орсини обыкновенный человек, такой, как они, но очень упрямый, да, очень упрямый. Она украдкой вздохнула.
— Мы столько пережили, друзья мои. Эта война… Столько крови, столько лишений. Теперь нужно учиться находить компромиссные шаги. Не будет Орсини, на его место придет другой. Нужно решать саму проблему, а не пытаться заставить замолчать того, кто не страшится во всеуслышанье говорить о ней. Нужно встретиться с бунтовщиками. Возможно, мы сможем договориться.
Ревеньен ничего не сказал, но у графа д’Оринье настал момент, когда он не мог больше молчать. Потеря любимой жены во многом изменила его. Он утратил чувство внутренней необходимости исполнять приказы тех, кому служил. Офицер в нем умер. Но друг — нет.
— Если ваше величество ищет повод встретиться с Орсини, то причем здесь государственные интересы и причем здесь восстание?
Маршал Ревеньен смущенно вспыхнул, с осуждением глядя на Оринье, но королева гордо вскинула голову.
— Вы напрасно полагаете, граф д’Оринье, что я способна играть интересами моего королевства, поощряя собственную сердечную слабость. Хорошо, говорите, что вы предлагаете? Арестовать Орсини с его сторонниками? Изгнать его из страны? Дальше что? Поставить через каждый ярд вдоль нашей границы по солдату, чтобы не впустить его обратно? Вы пробовали когда-нибудь запретить что-нибудь Орсини? Я — пробовала, имею плачевный опыт. Держать его в тюрьме? Сколько? Всю жизнь?
Оринье и Ревеньен снова переглянулись. Ревеньен жестом отказался продолжать спор.
— Зачем же всю жизнь, — отозвался Оринье.
— Затем, что, если я продержу его там месяц, или год, или пять лет, то оказавшись на свободе, он начнет все сначала, и мы с вами снова будем иметь тот же самый разговор.
