Алекс Вуд - Истинный джентльмен

Но все же удивительно, как Вероника Маунтрой могла полюбить меня. Она – сама жизнь, бурлящая радость, ранняя весна. Она любит шумное веселье и хочет всегда быть в центре внимания. А меня влечет уединение и тишина. Я предпочитаю размышлять, а не разговаривать, молчать, а не смеяться. По всем правилам ей должно быть со мной скучно. Я не умею развлекать и смешить, порой мне кажется, что я в состоянии лишь нагонять тоску…

И все-таки Вероника любит меня, в этом нет никаких сомнений. Ради меня она бросила многие светские развлечения и скорее останется со мной дома, чем поедет в гости. Загадка женской души не перестает поражать меня. Почему в одном сердце вдруг вспыхивает пламенная страсть, а другое остается равнодушно-ледяным? Почему мое лицо, которым так непосредственно восхищается Вероника, совершенно не затронуло Селин? Я был бы самым счастливым человеком в мире, если бы частичка огня в сердце Вероники перешла к Селин… Но нет. Я ничем не заслужил неземного блаженства и должен довольствоваться жалким суррогатом любви…

После венецианского карнавала я не видел Селин целых два месяца. Дела требовали моего присутствия в Лондоне, а она была связана гастрольным графиком. Я же мог только обещать себе, что последую за ней, как только смогу. Я не буду ей навязываться, думал я. Я не превращусь в назойливого безумца, который преследует ее повсюду и досаждает своим вниманием. Я буду любить ее издалека, наслаждаться ее великим искусством и радоваться тому, что знаю, что такое истинное чувство.

Как же я был глуп! Это картиной можно любоваться на расстоянии, но не живой женщиной. Ненасытная человеческая душа требует все большего и уже не желает довольствоваться малым. Чем я хуже тех, кто забрасывает ее букетами на спектаклях? – спрашивал я себя с горечью, наблюдая за тем, как поклонники толпятся у сцены, чтобы вручить Селин цветы. Пусть на секунду, но их озаряет свет ее улыбки, в то время как я добровольно лишаю себя этого чуда.

Я перестал прятаться от Селин, и мои скромные цветы в конце каждого спектакля ложились к ее ногам. Но и этого мне вскоре стало мало. Было глупо не воспользоваться возможностями, которые мне давали мои обширные знакомства. Все-таки порой очень неплохо быть сыном баронета. Даже в двадцатом веке это приносит хорошие дивиденды. Я стал появляться на вечерах, куда приглашали Селин, и быстро убедился в том, что она пусть очень красивая и одаренная, но все же женщина, а не недоступная богиня. У нее бывали приступы отвратительного настроения, она умела язвить и кокетничать, умела смотреть с ненавистью и злиться. Никто не наблюдал за ней так пристально, как я, и никто не знал о ней столько, сколько знал я.

Но ничего, кроме адской боли, это знание мне не приносило.

В то время у Селин Дарнье появился не простой поклонник. Какой-то итальянский князь с сомнительной родословной и противными черными усиками. Я сразу понял, что это за гусь, однако Селин была им очарована. Она везде появлялась с ним, и, естественно, о них стали говорить. Итальянца в открытую называли ее любовником, а я впервые понял, что не любовь – бич человека, а ревность. Почему Селин выбрала столь недостойного мужчину? Ведь всем было ясно, что он болтун и глупец. В итальянце не было ничего, кроме красивой внешности, да и то под вопросом. Я уверен, что Вероника Маунтрои нашла бы его просто отвратительным. Но Селин ходила с ним под руку и позволяла репортерам фотографировать себя рядом с ним.

В такие моменты я всегда жалел, что дуэли – принадлежность давно минувших времен. Я не воинственный человек, но я бы с превеликим удовольствием пронзил итальяшку шпагой или выпустил бы в него пулю. Мне бы следовало родиться хотя бы на сто лет раньше. Хотя тогда я не узнал бы Селин…

Однажды в Вене мне повезло. Я встретил Селин в фойе отеля, где мы поселились (она всегда останавливалась в нем, а я… я покорно следовал за ней).

– Мишель, я ужасно рада, – сказала она тогда. – Я давно вас не видела…

Как можно быть одновременно такой очаровательной и жестокой? Каждое ее слово отравой вливалось в мою кровь. Она говорила, не задумываясь, а я искал тайный смысл в ее фразах и интонациях.

– Мне не хватало вас, – продолжала она, склонив голову набок.

Мимо нас проходили люди, кто-то узнавал Селин и останавливался, но она ни на кого не обращала внимания. Ее удивительные прозрачные глаза излучали тепло. Я опять проглотил язык.

– Что вы делаете в Вене? – тихо спросила она.

Я видел, что она уже знает ответ. Любуюсь вами. Я был и в Вене, и в Мюнхене, и в Мадриде, и в Лиссабоне. Везде, где она пела. Ей не нужно было спрашивать.

– Д-дела, – ответил я, заикаясь. Лицо Селин омрачилось.

– Вы не похожи на делового человека, – жестко сказала она.

– Каждому как-то нужно зарабатывать на жизнь.

Что я нес тогда… Я должен был сказать ей, что ее красота как магнитом притягивает меня и что моя хваленая воля растворяется в ее улыбке без следа. Что мое сердце вместо компаса ведет меня за ней. А вместо этого я пустился в пространные рассуждения насчет своих обязанностей члена Королевского исторического общества Великобритании.

Селин выслушала меня, не дрогнув. Но огонек погас в ее хрустальных глазах.

– Вы очень интересно рассказываете, Мишель, – вздохнула она. – Но мне пора идти. Надеюсь увидеть вас сегодня вечером на «Мадам Бовари». Кстати, после спектакля в моей гримерке будет небольшой праздник. Приходите.

И она быстро пошла к лифту, кутаясь в серебристую шубку.

В этот вечер я впервые невнимательно следил за игрой Селин на сцене. Что означает ее неожиданное приглашение? Она не может не понимать, как я к ней отношусь. Она должна наизусть знать симптомы неизлечимого недуга, которым я болен, ведь она не первый год поет и пленяет. И все же Селин лично позвала меня в гримерку. Неужели я могу надеяться на нежданное чудо?

Конечно нет. Хорошо, что я всегда самокритичен – привитая с детства привычка. Иначе я бы не перенес разочарования.

На «небольшой» праздник в гримерку Селин пришло по меньшей мере человек двадцать пять. Там нельзя было повернуться, чтобы не толкнуть кого-нибудь локтем в спину. Селин, еще в сценическом костюме, была чудо как хороша. Она была довольна выступлением, и ее глаза сверкали как два драгоценных камня. Но за ее спиной, в кресле перед большим трюмо, заставленным всевозможными баночками, сидел итальянский князь. И я пожалел, что принял ее слова за чистую монету.

– Мишель! – звонко воскликнула Селин, увидев меня. – Мой дорогой англичанин, проходите скорее! Скажите, как я понравилась вам сегодня?

Гости нехотя расступились, и я смог подойти к Селин. Она схватила меня за обе руки и ласково заглянула в мои глаза. В другой раз я бы задохнулся от счастья, но сейчас я ощущал себя героем пьески, второстепенным персонажем, необходимым для выяснения отношений между главными героями. Неизвестно почему, но Селин Дарнье решила использовать меня. Для чего? Чтобы возбудить чью-либо ревность? Или зависть? Или просто по прихоти?