Он старался превратить нашу жизнь в игру. Мы с ним были солдатами, отважными и мужественными. Для меня это так много значило. Иногда мне даже кажется, — я надеюсь, это так, — что отцу это тоже скрашивало его одинокую жизнь.
Я помню день, когда первый раз пошел в школу. О, это незабываемый день! Отец сам отвел меня туда, а до этого много рассказывал про школу, чтобы я привык и скорее освоился в новой обстановке. Он сказал мне, что меня там ждет — встретятся люди, которые не будут любить меня так, как он, но мне с ними надо всегда быть ровным и вежливым, даже если они мне совсем не нравятся. Но я никогда не должен мириться с тем, что считаю несправедливым. Я должен помнить, что я — солдат. Что Бог всегда смотрит на меня — хороший я солдат или нет. Возможно, мне даже придется вступить в бой, но я должен твердо знать, что сражаюсь не ради того, чтобы настоять на своем, а за правое дело, потому что Бог всегда следит за мной.
Когда мне исполнилось десять лет, он впервые объявил, что у меня есть младшая сестра. В тот момент мы смотрели с ним в окно на улицу, и мимо нашего дома как раз шли прохожие, и с ними была маленькая девочка с золотистыми кудряшками, очень хорошенькая. Она смеялась и звала папу и маму, и тогда отец — у него перехватило горло, словно ему было больно говорить, — вдруг сказал мне: «Сынок, я тебе, кажется, не говорил, что у тебя есть младшая сестренка?» Я помню его лицо, когда он это произнес. Я задрал голову и засыпал его вопросами. Потому что понял, что он... что он любит тебя, очень! Тогда во мне проснулось понимание, что отец — взрослый человек и у него есть своя жизнь, что он не только мой отец. Я начал тогда догадываться, что он живет, скрывая в сердце огромное горе, но не поддается ему. Много лет спустя, незадолго перед тем, как он покинул меня навсегда, отец сказал мне нечто такое о Боге, что заставило меня по-новому взглянуть на тайну его сильной прекрасной жизни: у него было непрерывное сознание, что всюду присутствует Господь. Он учил меня этому в детстве и называл Его «Господом Иисусом».
Было очень тихо, только от озера, где плавали лебеди, доносились всплески воды. Городской шум остался вдали, а они вдвоем были здесь, в тишине, будто укрывшей их от всего чужого, и сестра вдруг почувствовала, что к ней пришел Бог. Раньше в ее жизни не было Бога, она только слышала это слово, но оно мало что для нее значило. А теперь Он был здесь, рядом, незнакомый, и смотрел на нее. Она сцепила руки и вздрогнула. Дан возобновил свой рассказ.
— Иногда мы говорили о тебе, но только когда оставались одни, тихо-тихо. Папа разрешал мне фантазировать, что мы сделаем, что скажем, если ты вдруг приедешь и поселишься у нас. Как счастливы мы будем все вместе, куда тебя поведем, что тебе купим — впрочем, это у нас была такая шутка между собой, потому что тогда у нас почти не было денег, их хватало только на самое необходимое. Это просто была такая игра. И папа всегда ее поддерживал. Например, когда я иногда приходил вечером и говорил: «Папа, я видел в магазине такие красивые часы на браслете, давай купим их моей сестренке?» — он всегда включался в эту игру с таким же пылом, как и я. Например, отвечал: «Только давай подождем до Рождества и подарим их ей». А потом начинал придумывать, как мы украсим новогоднюю елку, как повесим на нее чулки для подарков и, как ты в одном из них найдешь часы!
Дан замолчал и отвернулся. Он не мог справиться с чувствами, и глаза его будто застилало туманом. Он не смотрел на сестру и не видел, что по ее щекам слезы катятся градом. Ей было так странно плакать, и плакала она сейчас не от злости.
— Мне кажется, если бы у него хватило денег на часы, которые ему понравились, уверен, он непременно прислал бы их тебе на последнее в его жизни Рождество. Он часто говорил в последнее время, что хотел бы сделать для тебя, если бы имел возможность.
— Деньги? — вдруг переспросила девушка. — Но мне казалось, что он сказочно богат! Лиза мне всегда так говорила. Когда я была маленькой, она мне часто повторяла, что у моего отца денег больше чем надо.
Дан резко повернулся к сестре и увидел, что та плачет. У него самого ресницы были мокрые. Он чуть улыбнулся печальной улыбкой:
— Нет. Когда-то у него действительно было много денег, но когда... наша мама от него ушла, он все отдал в фонд — для тебя и матери. Но даже при этом ему с трудом удалось перечислить ту сумму, которую требовала мать. В результате у него не осталось ничего, кроме его дела, а когда наступил кризис, дела шли все хуже и хуже, и нам обоим приходилось подрабатывать, чтобы сводить концы с концами. Потом я закончил колледж и нашел постоянную работу, жалованье было небольшим, но и этому я был очень рад — к тому времени отец слег, и ему требовались дорогие лекарства и многое другое. — Дан сказал это едва слышным, горестным голосом, как будто память до сих пор мучила его. — Но и тогда папа проявил себя героем, стал еще мудрее и благороднее. Он ни разу не пожаловался ни на что и всегда встречал меня улыбкой.
— Господи! — простонала Коринна и, уже не сдерживаясь, зарыдала: — Я ничего этого не знала! Какие же мы подлые! Нам вообще не надо было ничего давать!
— Нет, ты неправильно поняла! Зачем я только тебе это рассказал! — возразил Дан, болезненно морщась. — Я не думал, что ты так это воспримешь! Как бы тебе объяснить? Мы рады были сделать для вас все, что могли! Правда, говорю тебе, мы были рады, что можем вас обеспечить.
— Но это же безрассудство, зачем это нужно — терпеть лишения и нужду из-за людей, которые вас предали, бросили! Это ненормально!
— Это и есть любовь! — ласково ответил Дан. — Таким был мой отец. Он умел любить! Он сам был воплощением любви. Нет, не пойми меня неправильно. Он был сильный человек, настоящий мужчина, в нем не было ничего сентиментального. Но он был так великодушен, что умел любить даже несмотря на обиды. Он ненавидел грех и порок в любом их проявлении и готов был бороться с ними не на жизнь, а на смерть, и всегда старался это делать. Но он умел любить. А как он любил тебя! И мать он тоже любил. Но тебя он любил нежнее всех. Он всегда называл тебя Корали, это имя ему очень нравилось. Говорил, что имя Коринна напоминает ему ярко раскрашенную птичку, падкую на все блестящее, а Корали похоже на влажную розовую раковину с жемчужиной.
— О! — протянула Коринна. — Но я совсем не такая! На самом деле я Коринна, я знаю.
Дан повернулся и серьезно посмотрел на нее.
— Послушай, сестренка, — сказал он, нежно беря ее за руку. — Я тоже привык звать тебя Корали и, если можно, так и буду обращаться к тебе, хорошо?
Коринна зарделась и молча кивнула, ее пальцы лихорадочно сжали руку брата. Но вдруг она оттолкнула его руку и вскочила.
