Когда они вышли на улицу, она опытным взглядом сразу оценила вежливое обхождение брата, его упругую походку, когда он старался идти с ней в ногу. Это ее удивило. Почему-то она выросла в убеждении, что ее родственники, которых она никогда не знала, живут в диком западном краю и далеки от светскости. А между тем в манерах брата не было ничего, что заставило бы ее краснеть. Она стала вспоминать все, что мать рассказывала ей о нем и об отце, и вдруг поняла, что строила свое суждение о них не с ее слов, а скорее из недомолвок.
Дан посматривал на нее, все еще поражаясь сходству Коринны с отцом.
— Куда пойдем? — спросил он. — У тебя есть любимое место?
— Смотря какое? Где можно выпить? Тогда я принесла бы тебе что-нибудь из дома.
— Выпить? — изумился Дан. — Нет, почему? Разве здесь нет поблизости какого-нибудь парка, где мы могли бы присесть и поговорить?
Коринна посмотрела на него с недоумением и легкой насмешкой.
— Ах, ну конечно, парк. Да, это недалеко. Меня туда водили, когда я была маленькой. С тех пор я там редко бывала. Вот туда.
Они молча шли рядом сквозь толпу, наводнявшую Пятую-Авеню. Многие с любопытством поглядывали на них, столь схожих и все же таких разных, но оба не обращали никакого внимания на любопытных.
Коринна искоса изучала брата. Глядя на его лицо, серьезное и спокойное, она вдруг захотела узнать, о чем он думает, и слегка побаивалась предстоящего разговора. Возможно, он чем-нибудь рассердит ее. Даже наверняка. Линия его губ, твердый подбородок — все свидетельствовало о том, что Дан очень уверен в себе. А у нее разве не такой подбородок? Нет, более детский, скорее капризный. Коринна всегда считала, что в этом мире надо пробиваться самой и всегда делать то, что хочешь. Пусть люди видят, что им не удастся тобой помыкать.
Но вот она шагает в парк рядом со своим совершенно незнакомым братом и даже не смеет задавать ему вопросы.
Он так отличался от молодых людей, с которыми она водила знакомство. Он как будто вообще не обращал на нее внимания. Ее это задевало, однако Коринна ничего не могла с этим поделать, по крайней мере сейчас. Ей очень хотелось услышать, что он собирался ей рассказать, и она боялась его спугнуть. Коринна даже затаила дыхание — так была заинтригована, прямо сгорала от любопытства. Разумеется, если потом она не захочет с ним больше общаться, легко от него избавится. Да, так она и сделает. Но сейчас нет смысла противоречить ему, пока она не выведает у него все, что хочет.
Они свернули в парк, и девушка направилась вперед по дорожке туда, где стояли скамейки. У нее вовсе не было привычки сидеть в парке на скамейке, но она помнила и хорошо знала эти места, которые любила с детства. Повсюду были заросли кустарника, тонкие деревца гнулись под порывами прохладного осеннего ветра. В это время в парке было малолюдно. Им никто не помешает. И если ей придется выйти из себя и топнуть ногой на своего добродетельного братца, она не рискует привлечь внимание досужих прохожих.
Наконец они подошли к скамейке, скрытой от взглядов посторонних густыми зарослями, на берегу пруда, где клонилась под ветром высокая трава и два лебедя плавно скользили к ним по глади воды.
Прекрасно! — сказал Дан, смахнув со скамейки пожелтевшие листья и жестом приглашая сестру сесть.
— Знаешь, мне так много надо рассказать тебе про нашего отца. Я даже не знаю, с чего лучше начать. Впрочем, лучше всего, конечно, начать с начала. Мне было два с половиной года, как ты знаешь, когда все это произошло, и, естественно, я мало что помню.
Сестра подняла на него недоумевающий взгляд. Все происходящее было до того непривычно, что она не знала, чего следует ожидать. На всякий случай она приняла равнодушный, немного надутый вид, сунула руки в кармашки короткого пальто и опустила голову, разглядывая свои красивые сапожки. Дан улыбнулся, прежде чем продолжить, но она не собиралась облегчать ему задачу и постаралась скрыть свои истинные чувства.
— Помню, однажды папа пришел домой страшно расстроенный и застал меня одного; я ревел во все горло. Не то чтобы хныкал или плакал — я орал изо всех сил. Меня оставили на попечение противной старухи-кухарки. Я был напуган, одинок, мне казалось, что миру пришел конец. Конечно, я был совсем еще маленький, но я это хорошо помню. Я помню руки отца, он взял меня из кроватки и прижал к жесткому шерстяному пальто и начал укачивать. Он сам только что узнал, что у него больше нет семьи и, что нас с ним бросили. Даже моя нянечка ушла. И я, хотя был совсем кроха, почувствовал тогда, что папе сейчас так же плохо, как мне. Но он забыл о своей беде и заботился только обо мне. Он положил меня в кроватку, наклонился, стал целовать, утешать, вынул из кармана мягкий белый платок и осторожно вытер мне слезы, а потом прижал к себе и начал тихонечко баюкать, нашептывая на ухо: «Малышка Дан! Папин любимый сынок! Ну, не надо плакать. Успокойся, детка. Папа тебя не бросит, он тебя любит, все будет хорошо!» Так он ласкал меня, пока я не заснул, — и потом долго еще, просыпаясь, я видел, что в комнате темно, а я все еще у него на руках, и отец крепко прижимает меня к себе — он сидел в кресле, откинув назад голову, закрыв глаза, и руки его тепло и надежно обнимали меня.
Помню, впервые в жизни я испытал такую нежность. А я так в ней нуждался!
Потом отец встал, все еще держа меня на руках, и пошел по комнатам, всюду зажигая свет. Кухарка ушла. В доме не осталось никого. Дом у нас был большой, но ту ночь он стал ужасно, страшно пустым, таким незнакомым и жутким. Я до сих пор это помню! Потом мы с ним пошли на кухню, я шел рядом с папой, держа его за руку. Мы поужинали, а потом вместе мыли посуду. Я помогал ему! Отец дал мне полотенце, и я вытирал тарелки. Он сумел даже рассмешить меня. После всех этих слез, мы с ним так хохотали! У него сердце исходило слезами, а он смеялся — ради меня!
Коринна забыла про свои обиды. Глаза ее наполнились незваными слезами, и она сердито смахнула их. Ее женское сердце было растрогано рассказом про маленького брошенного мальчика, которого утешал такой же брошенный отец. Раньше она никогда не думала о других, только о себе и своих нуждах и желаниях.
— Через несколько дней он взял служанку — простую женщину из Шотландии, уже немолодую. Она нам готовила, поддерживала в доме чистоту, присматривала за мной, чтобы я ничего не натворил и со мной ничего не случилось. Но отец каждый день спешил ко мне с работы, стараясь освободиться пораньше. Если успевал — даже забегал домой в обеденный перерыв. И я всегда ждал его у окна или у наших белых ворот — у нас были такие низенькие белые воротца, на которых я катался, и он всегда издалека махал мне и говорил: «Привет, дружище. Что, солдат, как служится?»
