Первый день пути таял в синей вечерней дымке. Истерзанные солнцем глаза Цветанки блаженствовали, и она прибавила ходу, забыв о том, что её спутники – люди, неспособные потягаться с нею в силе и выносливости. Вратена, впрочем, упорно шагала вперёд, превозмогая усталость, а вот Боско и Голуба уже еле переставляли ноги.
– Передохнуть бы, – едва слышно проронил мальчик. – И кушать очень хочется…
– Ну, тогда привал, – объявила Цветанка. – Могу поймать кого-нибудь на ужин.
– Нет уж, у нас сухари есть, – повела плечом Дубрава.
– А пусть словит, – решила Вратена. – Зачем отказываться, коли есть возможность поесть как следует?
– Я плоть живых существ есть не могу, – передёрнулась девушка.
– Ты – как хочешь, – пожала плечами её тётка. – Ешь сухари, а мы мяском силы подкрепим.
Остальные не возражали, и Цветанка отправилась на охоту. Бродя по лесу в облике зверя, она наткнулась на уединённое озерцо, одетое тишиной и заросшее камышом. Зеленоватый туман плыл над водой, а в небе дремали беззаботно-розовые облака, подрумяненные последним отблеском заката – чудесная картина, но охотнице было не до красот природы: её намного больше привлекала стая диких гусей, дремавшая в камышах. Дабы не вспугнуть птиц шорохом и плеском, Цветанка велела хмари расстелиться над водой тонким слоем.
Цап! Бульк! Подкравшись к гусям, Цветанка ухватила одного за шею, а остальные тут же с переполошённым криком взлетели. Недолго птица била мощными крыльями: одно движение челюстей – и её полупудовое тело обмякло, а голова повисла на перекушенной шее. Вернув себе человеческий облик, Цветанка уселась на берегу и принялась ощипывать ещё тёплую тушку.
Когда она вернулась к месту стоянки, там уже весело потрескивал костёр, играя рыжими вихрами пламени: видно, ему не терпелось что-нибудь поджарить или сварить. Вручив женщинам птицу, Цветанка с усмешкой уселась у подножья дерева. Дубрава с подчёркнутым равнодушием грызла сухари, а вот Голуба с Боско в предвкушении сытного ужина охотно поучаствовали в его приготовлении. Гуся опалили, выпотрошили и разрезали на куски, чтобы мясо лучше прожарилось на вертеле.
Дымок с вкусным духом жарящейся гусятины плыл над травой, густо-медный отблеск огня лежал на ближних стволах, а Цветанка растянулась на прохладной земле. Лишь день прошёл, а сердце уже грызла тоска по Светланке… Как она там сейчас? Наплакалась, наверно, до хрипоты и дрыхнет. Память у маленьких детей короткая – а что, если девочка уже и помнить Цветанку не будет, когда та вернётся? Это опасение печальной льдинкой царапнуло сердце, и воровке стало неуютно на ложе из лесных цветов.
Кусок поджаренного мяса на палочке дразняще повис над её носом: это Голуба уселась рядом, окутанная таинственным сумраком. Лесные духи светлячками липли ей на косу, мерцающим венком украшали голову – ни дать ни взять лесная кудесница склонилась над Цветанкой.
– Что закручинилась? По дочке скучаешь? – словно прочитав мысли воровки, спросила девушка.
– Светланка не кровная мне, – уточнила Цветанка, ловя зубами мясо. – Ты ж видела, что её Невзора кормит, а не я.
– Ну, откуда ж мне было знать… Может, у тебя молока просто нет, – улыбнулась Голуба. – Всяко бывает.
– Это дочка Нежаны, подруги моей. – Это имя далось Цветанке с нежной болью и тоской. – Умерла она в родах.
– Не печалься, – ласково молвила Голуба. – Душа твоей подруги рядом с ребёнком.
Мясо не лезло в горло, хлёсткая тоска обвила сердце, словно плеть с шипами. Да и не успела Цветанка ещё толком проголодаться после недавней ночной трапезы: наевшись от пуза в зверином облике, она обычно забывала о голоде на три дня. Возможно, завтра в животе и зашевелится жгучий уголёк, а пока воровка лишь из вежливости отщипнула несколько мясных волокон и мягко отвела руку девушки.
– Не голодна я, благодарю, – проронила она, снова укладываясь на траву.
Продолжить путь в прохладе и полумраке было бы в самый раз, но приходилось подстраиваться под людей, которые едва ли могли двигаться по три дня кряду без отдыха, а ночами привыкли спать.
Одиночество неотступно стрекотало в ушах. Летающие огоньки, стоило их мысленно окликнуть, устремлялись к Цветанке, щекоча ей ладонь; чтобы услышать их голоса, ей пришлось напрячь все душевные силы и отдаться чарам лесного мрака, выкинув из головы все мысли. Духи разговаривали не словами, они стучались прямо в сердце, царапая его беззвучными намёками и зовущим, тревожным зудом. «Иди за нами», – скорее, улавливала душой, чем слышала Цветанка. Но как идти? Не бросать же остальных! Будут ли духи видны днём – вот что беспокоило её.
Путники поднялись затемно, когда утренняя синь начинала светлеть только на небе, а земля ещё оставалась погружённой в сонный мрак. Заботливо разметав погасший костёр, они двинулись в дорогу.
Между деревьями прорезалась заря. С каждым шагом источник наводящего жуть морока становился чуть ближе, а Цветанке пришло в голову завязать себе глаза: щекотное, призрачное наитие осенило её, подсказывая способ и спастись от слепящего солнца, и увидеть растворённых в этом нестерпимом сиянии духов. Удивительная картина предстала перед ней! Крошечные огоньки облепляли собой всё вокруг, будто муравьи – каждую травинку, каждое дерево, и у воровки отвисла от восторга челюсть при виде волшебно мерцающих очертаний леса, словно обрисованных какой-то светящейся краской. Её глаза были плотно завязаны тряпицей, сквозь которую не просачивался даже самый маленький лучик света, но у неё открылось совершенно новое, иное зрение. Благодаря ему она различала всё – вплоть до корней и ямок под ногами, а потому могла не опасаться, что споткнётся.
– Ты нас поведёшь вслепую? – Тёплая ладошка скользнула ей под локоть, и нежность голоса Голубы слилась с её сладким запахом в единую нить золотых весенних чар.
– Я, оказывается, и с закрытыми глазами вижу, – заворожённо отозвалась Цветанка. – Только по-другому…
«Ну, ведите меня», – обратилась она к духам-светлячкам. Те светящимися струйками потекли к ней отовсюду, обвивая её туловище сказочными вихрями, а потом свились в сплошной поток, маня Цветанку в звёздно искрящуюся бархатно-чёрную даль. Забавно: перед ней простиралась мерцающая ночь, а щекой воровка ощущала скольжение солнечных лучей по коже. Тепло и прохлада чередовались – это, должно быть, тени деревьев мелькали мимо.
