К тому же у нее магазин, которым надо заниматься, книги, которые нужно вовремя распаковать, и день, который надо еще прожить.
Вторник.
На этот раз на поэтический вечер пришло мало народу, всего восемь человек. Минут десять назад Джерри перестала кидать беспокойные взгляды на дверь — вряд ли подойдет кто-нибудь еще. Ричард Малинс, девяностолетний сварливый старик, под жидкие аплодисменты закончил декламировать оду канарейкам. Джерри готова была подать чай, когда услышала, как заскрипела входная дверь и колокольчик мелодично возвестил о появлении нового посетителя.
Обернувшись, она увидела Деза, стоявшего на пороге, и ее сердце застучало быстрей. Дез выглядел необычайно привлекательно. На нем были отутюженные новые джинсы, выходные туфли и кожаный пиджак поверх небесно-голубого свитера. Странно было видеть Деза без его обычной ковбойской шляпы, надвинутой на глаза. Его темные волосы были коротко подстрижены, щеки чисто выбриты. Единственное, что портило его внешность, было мрачное выражение лица. Он выглядел как человек, который собирается к дантисту, зная, что ему будут сверлить зуб без обезболивающего.
Говоря себе, что не стоит смущать его излишним энтузиазмом, Джерри с улыбкой поспешила ему навстречу.
— Привет, Дез. Я рада, что ты пришел.
Он неохотно выдавил:
— Похоже, я немного опоздал.
— Да, думаю, что с поэзией мы на сегодня закончили. Но сейчас мы будем пить чай с замечательным печеньем, о котором я тебе говорила.
Над его голубыми глазами обозначилась морщинка.
— Ты хочешь сказать, что вечер уже заканчивается?
— Никто больше не собирается читать стихи, — пожала она плечами.
— Я собираюсь, — сказал он с вызовом, почти сердито.
Удивленная, Джерри отступила на шаг.
— Извини?
— Я бы хотел кое-что прочесть. — Уже не так свирепо он добавил: — Из своего. — Через секунду его напор сменился нерешительностью: — Не то чтобы это было чем-то особенным. Я имею в виду, с этим можно и подождать… — закончил он уже совсем неуверенно.
О боже, Дез сочинил стихотворение и нервничает перед тем, как его прочесть!
Джерри взяла его за руку и решительно потащила на импровизированную сцену. Все присутствующие, не подозревая об этом разговоре, собрались вокруг большого блюда с печеньем.
— Тебе еще что-нибудь нужно? — спросила Джерри — Может, ты предпочитаешь декламировать сидя? Я могу принести тебе стул.
— Я лучше постою, — ответил он, нервно проводя рукой по волосам.
Что за дурак! Дез ругал себя последними словами. Ну почему он должен подвергаться такому унижению? Почему не послушался своего внутреннего голоса, который кричал ему: развернись и иди домой!
Потому что, черт возьми, пришло время сбросить маску. Время предъявить козырную карту, перестать прятаться за односложными предложениями. Он уже двадцать лет пишет стихи, и ни одна живая душа не знает об этом. В пятницу ему будет тридцать пять, и если еще не время делать то, что хочется, ни от кого не скрываясь, не опасаясь осуждения и непонимающих усмешек, то когда придет это время? На смертном одре? Но он не хотел быть похожим на своего отца, который сказал ему, что любит его, только за десять минут до смерти.
Дез несколько раз сжал и разжал кулаки, прежде чем ему удалось собрать все свое мужество и заговорить.
— Не думаю, что я смогу это сделать, Джерри, — горько сказал он. — Боюсь, у меня пересохло горло и пропал голос.
— Это твое первое выступление? — Джерри посмотрела на него с теплотой и пониманием, но, слава богу, не с жалостью. Когда он кивнул, она улыбнулась: — В первый раз все волнуются. И поверь мне, здесь каждый прошел через это. Ты среди друзей.
Друзья. Да, верно. Он снова нахмурился, но Джерри, все еще улыбаясь, добавила:
— Я польщена, что ты выбрал мой магазин для первого выступления.
Ее красивые карие глаза смотрели на него с такой искренностью, что к Дезу вернулось самообладание. Она сжала его руку и повернулась к людям, толпившимся у блюда с печеньем.
— Послушайте, сегодня у нас выступит еще один поэт. — Она оглянулась и спросила: — Ведь это стихотворение, Дез?
— Я не знаю, что это, — пробормотал он.
Легкий смех прокатился по комнате.
— Итак, это Дезмонд Кинлэн, и он впервые прочитает вам свое стихотворение, поэтому слушайте внимательно.
Через минуту все присутствующие, включая Джерри, заняли места поудобней и приготовились слушать. Дез вытащил листок бумаги из кармана, развернул его, перевел дух и, облизнув пересохшие губы, начал читать:
Вечерами,
Когда все краски мира тускнеют и меняются,
Как призрачные марионетки, пойманные в силки северного ветра,
Ночами,
Когда тьма оживает, превращаясь в вечно голодное чудовище,
Кормящееся людскими надеждами,
По утрам,
Когда солнечный свет проливает целительное тепло
На раны, нанесенные ночным зверем,
Днем,
Когда в каждом взгляде видишь лишь беспощадный, безжалостный приговор,
Вечерами,
Вновь,
Когда бесконечные часы сменяют друг друга
И когда приходят тени,
Вновь
Я думаю о ней
И прихожу в отчаянье.
Некоторое время в комнате стояла тишина. Потом грянули аплодисменты. Восторженные аплодисменты, которые все не стихали, даже когда немногочисленные слушатели подбежали, чтобы поздравить выступавшего. Непривычное чувство победного торжества переполнило Деза.
Он это сделал! Он чувствовал себя древним героем, стоявшим на вершине холма с воздетыми в победном жесте руками.
Дез поискал глазами Джерри. Она оставалась на своем стуле. Ее лицо выражало крайнюю степень изумления, которое постепенно сменилось широкой улыбкой. Девушка вскочила на ноги и тоже подошла к нему.
Женщина с крашеными рыжими волосами и низким голосом представилась как Вилма Фонтана. Она с энтузиазмом пожала руку Деза.
— Это было неплохо, — сказала она многозначительно. — Вы меня заинтриговали. Когда вы писали это, вы думали о какой-нибудь конкретной женщине? Или это стихотворение символично и адресовано всему женскому роду?
Дез едва сдерживал смех. Его сердце билось от возбуждения.
— Я не даю интервью, — ответил он, что вызвало одобрительные смешки у присутствующих.
Никто не должен знать, что это стихотворение посвящено всем женщинам его жизни, и в особенности Джерри. Никто не должен знать, что он работал над ним последние два года, переделывая его снова и снова, и что вчера ночью под влиянием эмоций, с которыми он не мог справиться, наконец его завершил.
