— Это надо прекращать. Кроме того, я не влюблена. Я просто слишком давно не имела… э-э… короче, у меня давно не было секса.
— У тебя его вообще не было, идиотка. У тебя двадцать лет назад была любовь с Максом, а потом — потом редкие и нерегулярные физические упражнения для пресса. Вдох-выдох, вперед-назад, бам-трам, мерси, мадам. Ты бы еще галочки в календарике ставила!
— Разговаривать с ним невозможно, а после сегодняшнего он вообще может подумать бог знает что. Я ему письмо напишу!
— Евгений Онегин. Глава восьмая.
— Я ему напишу, что все сегодняшние ситуации были просто недоразумением. Что хватит валять дурака…
— …пусть придет и трахнет тебя по-человечески…
— …и надо вести себя нормально, мы остаемся старыми знакомыми, добрыми соседями, но не более того. Напишу и подброшу ему в ящик. Или на крыльцо. Где ручка?
— Тебе надо, ты и ищи.
На этом раздвоение личности закончилось, и начались муки творчества.
Первая же закавыка возникла с обращением. «Дорогой Максим»? «Уважаемый Максим Георгиевич»? «Господин Сухомлинов»?
Остановилась на не очень вежливом «Максим!»
«Написать это письмо меня вынудили обстоятельства (зачеркнуто) события (зачеркнуто) ночные приключения (зачеркнуто)…» Все перечеркнуто.
В конце концов, через два часа, на рассвете, письмо приобрело следующий вид:
«Максим! За прошедшие сутки мы оба совершили необдуманные поступки. Наши семьи и так слишком долго враждовали, чтобы еще и мы участвовали в этой бесконечной войне. Поэтому давай не усугублять конфликт. Постараемся сохранить добрососедские отношения, однако будем уважать право на неприкосновенность личного пространства. Мы больше не дети, у каждого из нас своя жизнь. Кроме того, здесь не Москва, здесь все на виду, и некоторые вещи могут быть истолкованы совсем неверно. Предлагаю не давать повода сплетням и оставить друг друга в покое. Елена Синельникова».
В пять часов утра письмо было запечатано в простой белый конверт и надежно укрыто на волнующейся груди писательницы. Затем Лена Синельникова выскользнула из дома и стелющейся волчьей рысью поскакала на улицу.
Ни одного огонька в доме Сухомлиновых не горело. Лена осторожно приподняла крышку почтового ящика, висевшего на калитке… Раздался скрежет, показавшийся ей раскатом грома, и дверца ящика (которую верхняя крышка и удерживала) повисла на одной петле. Внутри ящика обнаружились прошлогоднее гнездо малиновки, окаменевший окурок и несколько семечек. Поколебавшись, Лена толкнула калитку и осторожно ступила на каменную дорожку, ведущую к крыльцу сухомлиновского дома. Придется подбросить под дверь, в этот ящик Максу просто в голову не придет заглядывать. Да и малиновка может вернуться.
Пыхтя и сопя, она попыталась подсунуть конверт под дверь, но та прилегала к полу слишком плотно. Пришлось ограничиться тем, что сунуть письмо в правую кроссовку Макса — в них он точно ходит, так что рано или поздно письмо заметит. Лена еще секундочку поколебалась — и той же рысцой поскакала обратно.
Оказавшись дома, она с облегчением выдохнула, сходила в туалет, почистила зубы, зачем-то причесалась — и нырнула в кровать. Как бы там ни было, а дело сделано.
Как ни странно, в сон она провалилась мгновенно и без усилий.
За полчаса до того, как сон сковал исстрадавшееся тело Елены Синельниковой, Максим Георгиевич Сухомлинов, благостный и сытый, сидел на балконе второго этажа и любовался рассветом. Васька дрых на кровати в комнате, а Максу спать не хотелось.
События прошедшей ночи окончательно изгнали всякую возможность спокойного отдыха. Оказавшись дома, Макс вытащил наиболее выдающиеся занозы, истратил на очищение тела две упаковки влажных салфеток, после чего занялся очищением души. Этому способствовали пирожки Ленки Синельниковой и его собственное пиво из холодильника. Потом, подуспокоившись, он немного поработал на ноутбуке, удивляясь сам себе, а в половине примерно пятого забрал остатки пирожков и пива наверх, выволок кресло на балкон и устроился встречать зарю.
Под утро наконец-то пришла долгожданная прохлада, и Максим наслаждался ветерком и трелями самых ранних пташек, когда неподалеку явственно хлопнула дверь. Макс насторожился, напряг слух, не двигаясь с места, прикрыл глаза. Так учили слушать в радиоразведке — не отвлекаясь на другие органы чувств.
Шаги по песку. Тихий скрип калитки. Шаги по асфальту. Ближе, ближе. Остановились. Шуршание бумаги. Скрежет ржавого железа. Тишина. Поскрипывание, тоже железное. О, а вот это уже интересно. Скрип ЕГО собственной калитки. Осторожные шаги по каменным плитам… Макс стремительно прильнул к перилам — и даже умилился при виде открывшейся ему картины.
Ленка Синельникова, всклокоченная и разрумяненная, в каком-то немыслимом ситцевом халате, застегнутом по самые уши, в растоптанных кедах на босу ногу, которые шлепали при каждом шаге, изображала из себя Чингачгука, болеющего церебральным параличом. Она передвигалась странными птичьими подскоками, то и дело тревожно озираясь, а в руке сжимала белый конверт. Потом она на некоторое время скрылась из поля зрения Максима, потому что поднялась на крыльцо. И это охотничий пес, мимоходом посетовал Сухомлинов. Дрыхнет — а враг у ворот.
Тем временем Ленка вновь появилась в поле зрения, но теперь конверта у нее уже не было. Тут особой дедукции не требовалось. Макс проводил Ленку взглядом, спрятавшись за перилами балкона, а потом вернулся в кресло и стал жевать последний пирожок, задумчиво и нежно улыбаясь своим мыслям.
Всю неделю бедная девочка боролась со своими чувствами, потом он застал ее врасплох, она наделала глупостей, решила взять реванш, устроила это ночное шоу — кстати, чувство юмора у нее великолепное, артистизм тоже развит — но потом ее замучила совесть, а то и боязнь, что он обидится и уедет. Но дев… женская гордость не позволяет ей в глаза ему сказать о своей любви, и вот она пишет письмо, робкое признание в том, что чувства не остыли, что она готова начать все сначала.
Макс зевнул и допил пиво. Небо стремительно заливалось жидким золотом нового дня, обещая новый температурный рекорд. Максу вдруг страшно захотелось спать. Он заберет письмо попозже, сейчас неохота тащиться вниз…
Ему снилась Ленка Синельникова и трое их с ней детей. Два мальчика и одна девочка. С хвостиками и курносым носом.
В одиннадцать часов утра Васька потерял всякое терпение и прыгнул мирно спавшему хозяину прямо на живот. В результате погулять захотелось и Максу, так что пришлось проснуться и спуститься вниз. Он распахнул двери и с удовольствием потянулся всем телом, зевая и жмурясь от яркого солнца. Потом опустил взгляд — и не сразу, но вспомнил.
