Макс едва не поперхнулся, увидев «большую упаковку». Шестьдесят штук плюс бонус — десять резинок с земляничным вкусом… Он, конечно, еще мужчина хоть куда, но ему ведь и в Москву надо бы вернуться.
Тимошкина картинно вздохнула и затрепыхала ресницами. Глаза у нее были карие, нахальные и веселые.
— И кому же это так повезло, а?
— Да никому, собственно, это я на будущее…
— Тимошкина! Будь добра, двинь тазом и передай мне борную кислоту. У меня полно муравьев в саду.
Ленка Синельникова была чумазая, вспотевшая, лохматая — и все равно какая-то свежая. Макс залюбовался ею, а потом уже спохватился: а чего это она в таком виде примчалась в супер, понимаешь, маркет?!
На самом деле Лена Синельникова уже давно вывела всех муравьев. Просто Туська слишком целеустремленно чесала по улице вслед за извращенцем Сухомлиновым, и хотя Лене было АБСОЛЮТНО НАПЛЕВАТЬ, она все же не смогла так сразу, без боя, сдать позиции, да еще кому — вероломной подруге!
Тимошкина выдала по полной программе: бросила кроткий взгляд на сердитую подружку, потом многозначительный и понимающий — на Макса, потом пристальный — на стенд с презервативами, и заключительный — просияв, словно ее осенило — снова на Ленку.
— Ох, какая я тупая! Пойду. Не буду вам мешать.
И смылась, ведьма! Лена чуть не запустила ей вслед собственным кошельком. Макс откашлялся.
— Лен, я…
— Чего тебе?!
— Ох… я спасибо забыл сказать за пирожки, очень вкусные…
— Не забыл. Говорил. Пожалуйста. Отвали.
— Лен, я…
— Максим Георгиевич, вы берете… товар или нет? У меня очень много работы.
— Да. То есть проходи вперед. Я после тебя.
Ленка фыркнула, схватила борную кислоту и вылетела из магазина. Макс вытер лоб — и неожиданно улыбнулся своему отражению в витрине. Никакая она не тихоня, Ленка Синельникова. Она тот самый тихий омут, в котором сами знаете что. И она написала ему любовное письмо, потому что влюблена в него. Вон, примчалась отбивать его у Тимошкиной. Ревнует!
Значит, сегодня ночью ее сон просто обязан повториться. Макс повернулся к замершей от восторга кассирше Ольге (ее имя значилось на кармане белого халата) и звучным голосом продекламировал:
— Будьте добры, девушка, йод, зеленку, пластырь по одной упаковке, и я беру две больших упаковки презервативов с рубчиками. Спасибо, всего доброго.
— Ты подумай, он купил СТО СОРОК ШТУК ПРЕЗЕРВАТИВОВ!
Оля Шапкина отхлебнула клюквенный морс и отправила в рот очередной кусок фруктового торта. Лена Синельникова в который раз ущипнула себя под столом за запястье, однако в лице не переменилась.
— Ольга, он взрослый, совершеннолетний, привлекательный мужчина, не обремененный семьей — так почему же ему не купить презервативов?
— Сто сорок штук? Это если даже по три штуки на ночь, то…
— Ольга! А клятва Гиппократа?
— А я не медик, я фармацевт, и то будущий. Я тебе точно говорю, он уже склеил кого-то в Кулебякине, и этот кто-то — не будем сплетничать…
— Может, он про запас купил?
— Зачем? Они даже при советской власти дефицитом не были. Не-ет, Ленка, презервативы мужики покупают исключительно накануне процесса. Вот увидишь, Тимошкина у него заночует!
— Ну и пусть ночует.
— Ленка! Неужели не завидно?
— Чего? С ума сошла?
— Ну, я имею в виду… Ведь такой мужик! А ты не замужем. И у вас, говорят, в школе был роман…
— Кто это говорит?
— Да вся улица! Тетя Вера все вспоминает, как ты на него смотрела…
— Шапкина, на выход с вещами.
На пороге кухни стояла раскрасневшаяся и воинственная Тимошкина. Оля Шапкина прекрасно понимала, что силы неравны, и потому тихонечко ухватила еще один кусок торта, помахала Лене рукой и смылась. Лена мрачно уставилась на подругу детства, а та неожиданно показала ей язык. Лена вспыхнула.
— Тимошкина! Наступает такая минута в жизни каждого человека, когда он переосмысливает свое прошлое и спрашивает себя…
— Вы помирились, и сегодня у вас намечается бурная ночь?
— Вот бывают же такие бессовестные люди! Да твое счастье, что я интеллигентная женщина, иначе бы все волосенки тебе повыдергала.
— А! Так тебя зацепило? Слава мне, твоей лучшей подружке. А если б не я, ты бы до сих пор мастурбировала, прячась за шторку.
— Кстати, шторы надо поменять, он сказал, за ними все видно. Туся! Ты с ним кокетничала! Через пять минут после того, как я открыла тебе свою душу и свою тайну!
— Я подвиг дружбы совершила, балда! Да если бы это была не ты, Синельникова, я бы этому Сухомлинову дала… прямо на заборе!
— Нахалка!
— Чего нахалка-то? Я держу себя в руках изо всех сил, способствую вашему сближению, а сама локти кусаю.
Лена усмехнулась.
— Да ну тебя, Туся! Можешь забирать его себе. Мы с ним отношения выяснили.
— Правда?! И чего?
— Ничего, а что еще? Я все четко написала…
— Написала где? На заборе?
— Понимаешь, я немножечко волновалась. Не могла собраться с мыслями. И решила написать ему письмо. Последнее письмо. Окончательное.
— Так. Дальше.
— Ну, я предложила ему остаться добрыми соседями и забыть о поцелуе…
— Так вы целовались?!
— Из-за тебя, между прочим.
— Это как?
— Если бы ты не остановилась с ним болтать, я бы не полезла подслушивать, не ободралась бы об розы, не попалась бы ему на глаза, не поругалась бы с ним, не замахнулась бы на него, он бы меня не схватил и не поцеловал, а потом не приперся бы ночью без штанов…
— О, держите меня, я сейчас взорвусь. Расскажи, как он выглядит в…
— Сдурела? Он вылетел из дома, пса ловил, а тут я. Ну и… так получилось. А потом я маялась, все думала, как бы это прекратить, и написала ему письмо. О том, что все осталось в прошлом.
— Ага. И поэтому он закупил партию презервативов? Он смастерит из них резиновую женщину, назовет ее Аленкой…
— Тусь, хватит, а?
— Нет, Синельникова, это ты давай прекращай маяться дурью. Макс меня только о тебе и расспрашивал, когда я на заборе висела.
— Туся, все. Что бы я по этому поводу ни думала, письмо уже написано и отправлено. А скорее всего — и получено. Не могу же я каждые пять минут менять свои собственные решения.
— Вот так, из-за глупого упрямства Ленка Синельникова останется на бобах! Скажи хоть, целоваться с ним хорошо?
Лена Синельникова ничего не ответила. Просто обреченно взмахнула рукой и принялась мыть грязную посуду. Тимошкина же издала могучий вздох и хлопнула ладонью по столу.
— Я тебя завтра увезу развеяться, хочешь? Давай с утречка махнем в столицу нашей Родины? По магазинам, то, се… В десять — нормально?
