Но двое…
Она тяжело вздохнула. Что, если ей не хватит сил? Что, если она проиграет, как проигрывала раньше?
— С тобой все в порядке, Бел? Она посмотрела на него:
— Я с ужасом думаю… Он кивнул, глядя на дорогу:
— Есть о чем задуматься.
— Тебе тоже.
Хотя, конечно, воспитание близнецов при поддержке трех поколений, в том числе двух опытных матерей, в поместье казалось не столь устрашающим, как пребывание малышей в небольшой лондонской квартире. Флинн бросил на нее странный взгляд:
— А на бумаге все решается за считаные секунды.
— На бумаге? — удивилась Бел.
— Я говорю о судебном решении. Я позвонил, чтобы внести поправку в прошение, пока ты переодевалась.
Бел заморгала. Флинн успел известить адвокатов? Она даже не подумала об этом, потрясенная известием о двойне.
— Быстро сработано, — бросила она.
Флинн продолжал вести машину, держа руку на рычаге переключения скорости — совсем близко к ее колену.
На какой-то момент Бел показалось, что сносить прикосновения Флинна часто будет очень трудно.
Дела пошли неплохо: многозначительный взгляд там, нежная улыбка здесь… все это создавало прекрасную иллюзию романтических отношений. И Бел — по глупости или по неопытности — решила, что в дальнейшем ей будет легче и легче.
Но становилось все хуже — и не потому, что она с трудом переносила его прикосновения.
Совсем наоборот.
Ее кожа вспыхивала каждый раз, когда грубые обветренные пальцы Флинна касались ее. Он был очень привлекательным мужчиной, она — молодой женщиной, готовой к близости. Он прикасался к ней — она таяла, он слегка гладил — она дрожала. Он прислонялся к ней — она с трудом держала себя в руках.
Флинн играл… а Бел ему верила.
И его семья тоже верила. Брэдли явно испытали облегчение и радость, когда Флинн начал демонстрировать свой интерес к гостье. Заговорщики смогли усыпить их бдительность.
А беременность окончательно развеет все сомнения.
— Как ты планируешь устроить свадьбу? — поинтересовалась Бел.
— Ну, через пару недель мы снова поедем в Сидней. И там распишемся.
Она уставилась на Флинна:
— Официальная роспись и все?
Он нахмурился, удивленно глядя на нее:
— Только не говори, что надеешься на всю эту чушь с белым свадебным платьем.
— Не я, Флинн, твоя мама. Насколько я поняла, она не попала на свадьбу старшего сына. Ты хочешь лишить ее и этого удовольствия? Несчастная Дениз!
Он помрачнел и надолго замолчал, глядя на дорогу.
— Ты злишься на меня? — не выдержав, спросила Бел.
— Я сержусь на себя, Бел. Я должен был подумать об этом. Ради мамы.
Его признание обезоружило ее. Флинн Брэдли не из тех, кто легко признает свои ошибки.
— Ты готова выдержать свадебную церемонию?
— Это все равно будет брак только по документам. Дадим мы очередное представление или нет, для меня не имеет особого значения.
— Но нам придется дать клятвы.
Если вся жизнь — сплошное вранье, еще немного лжи не повредит.
Бел поджала губы:
— Мои родители произносили клятвы, когда еще не были сильно привязаны друг к другу.
А вот у Гвен и Дрю все было по-настоящему. От всей души и от всего сердца. В глубине души Бел надеялась, что встретит мужчину, который так же, как муж ее сестры, полностью отдаст себя ей.
— Предоставь это мне, — сказал Флинн. — Я что-нибудь придумаю.
Бел ощутила острый укол боли. Почему его равнодушие так ранит? Она усмехнулась: — Звучит очень романтично. Флинн ничего не ответил.
За ужином воцарилось молчание.
Флинн откашлялся:
— Ну, хоть кто-нибудь. Скажите слово. Пожалуйста.
Флинн был максимально напряжен, судя по морщинкам в уголках его губ и побелевшим костяшкам пальцев, вцепившихся в край стола. Глядя на него, Бел чувствовала себя немного лучше: не она одна испытывала стресс.
На них смотрели четыре пары изумленных глаз. Изумленных, но не испуганных, как отметила Бел. Наконец Дениз шевельнулась, и все остальные словно пробудились к жизни. Мать поспешила обнять Флинна, а Артур заключил в объятия Бел.
— Близнецы! — Деда взволновала новость.
— Свадьба! — воскликнула Дениз. — Здесь, в Обероне. — Она немного отодвинулась, чтобы посмотреть сыну в глаза, и понизила голос. — Ведь церемония пройдет здесь?
— Добро пожаловать в нашу семью, Белинда, — тихо сказал Артур.
Ей было тошно от вранья. Бел всю жизнь мечтала о подобном приеме… но все шло неправильно.
— Спасибо, Артур…
— А я давно догадалась, — заявила Элис, отодвигая мужа, чтобы обнять Бел. — Я еле сдерживалась, чтобы не расспросить тебя.
— Из-за маринованных яиц?
Пожилая женщина рассмеялась:
— Не в них дело. Я обратила внимание на то, как изменились твоя кожа, твои волосы, на заботливое отношение к тебе Флинна.
— Когда? — спросила Бел.
— С тех пор, как вы приехали. — Элис улыбнулась. — Словно ты — хрупкая драгоценность. Он постоянно опекал тебя. Наблюдал за тобой. Я сразу все поняла.
Бел растерялась. Флинн все время отсутствовал. И молчал.
— Тебе не стоит работать с дикими животными, — заметила Элис.
— Нет! Пожалуйста, не лишайте меня этой возможности. Я… нуждаюсь в них.
Животные были ее спасательным кругом, возможностью не сойти с ума.
— Нуждаешься?
Бел попыталась исправить оплошность:
— Наслаждаюсь. Мне очень нравится эта работа.
Элис кивнула, но хмуриться не перестала:
— Хорошо. Но тебе придется заботиться о безопасности гораздо больше.
— С удовольствием.
Бабушка засмеялась:
— Похоже, об этом стоило подумать пару месяцев назад, а?
— Флинн, иди сюда и встань рядом со своей женой, матерью будущего ребенка, — раздался громогласный призыв Билла.
— Детей! — поправила мужа Дениз. — И внуков!
Бел зажмурилась, а когда открыла глаза, то обнаружила, что он приближается к ней. Флинн нежно обнял ее за талию и прижал к себе. Как обычно, кожа сразу покрылась мурашками.
Бел нацепила дежурную улыбку и прильнула к нему. Флинн моментально напрягся, но она не собиралась отстраняться. Если она будет гореть в аду за ложь, непременно прихватит его с собой.
Он составит ей неплохую компанию там.
Свадебная церемония ожидалась небольшая.
Больше Бел ничего не знала. Флинн сказал, что на нее потребуется не более пятнадцати минут, присутствовать будут лишь члены семьи. Позже состоится семейный ужин.
Дениз и Элис суетились вокруг нее все утро, изображая подружек невесты и предугадывая малейшие желания Бел. Ей было очень больно оттого, что приходилось постоянно врать.
