Его темные волосы еще были влажными. Увидев ее сгорбившуюся, несчастную фигурку, он взглянул на колыбельку.
— С Лорканом все в порядке? — быстро спросил он.
— Да, все хорошо.
— Тогда в чем дело? — спросил Роури очень тихо. Его нежность убивала ее. Энджел подняла глаза, боясь, что дрожащая верхняя губа выдаст ее.
— Ни в чем.
— Ну, перестань! Я же вижу. Или просто боишься ужинать со мной?
Под его испытующим взглядом вся оборона Энджел рухнула. Да, она чувствовала себя плохо. И ей тяжело было и дальше таить грусть…
— Глупо… — начала она нерешительно.
— Позволь мне судить.
— Видишь ли, мне действительно приятно было наряжаться к ужину, — с трудом выговорила она.
Похоже, Роури чуть-чуть смутился, но в то же время он был польщен. Немного женщин встречал он в жизни, которые не боялись показать, насколько они уязвимы. А Энджел сейчас выглядела особенно беззащитной.
— Очень лестно! — проговорил он наконец. — Но что же в этом плохого?
— Все! — заявила она. — Чад умер совсем недавно, а я… я думаю о нарядах… — Ее голос сник.
— Ну и?
— Наверное, нехорошо чувствовать радостное возбуждение оттого, что идешь ужинать, в то время, когда Чад…
— Да, я знаю, — пробормотал Роури, и на его лице отразилось почти невыносимое напряжение. — Мне нужно было опознать его, Энджел, понимаешь? Я был должен. И я собрал всю свою волю и пошел.
Энджел вздрогнула, представив процедуру опознания со всеми душераздирающими деталями.
— Прости меня, — добавил он, проклиная про себя свою жестокость. — Но жизнь продолжается, ты же знаешь. — Он следил за выражением ее лица. — Да, это общие слова, я знаю, но не случайно люди повторяют их снова и снова, — они справедливы! И жизнь должна продолжаться, Энджел. Если даже мы откажемся от всех радостей жизни, это ведь не поможет вернуть Чада, правда?
— Я знаю, — с несчастным видом ответила она.
— Но это все равно не облегчает душевную боль.
— А ты чувствуешь боль все время?
Роури покачал головой.
— Не все время, нет. Она приходит и уходит. Иногда она переполняет меня, а иногда кажется, что все хорошо. Действительно хорошо. А потом все вспоминается, и приходит ощущение вины.
— Я тоже чувствую именно так, — медленно кивнула Энджел.
Он взглянул на колыбельку.
— А как же Лоркан? Дети ведь воспринимают все окружающее. Ему не пойдет на пользу, если мы будем непрерывно плакать и вздыхать, понимаешь? Он привыкнет к этому и может перенять это от нас.
— Нет!
— Чад обошелся с тобой ужасно, исчезнув из твоей жизни, даже не объяснившись. — Роури говорил так мягко, как только мог. — На самом деле он совсем недостоин ни твоей преданности, ни понимания, ни жалости.
Энджел отвернулась к огню. Темно-красные отблески пламени плясали на ее волосах.
— Вопрос не в том, чего он заслуживает, а чего нет, — прошептала она. — Мне просто очень грустно, Роури. Так грустно! И еще… Может быть, если бы я была лучшей женой для него, он бы не исчез и ничего бы не произошло.
Трудно сказать, что было нежнее — его голос или его глаза, — когда он подошел к ней поближе и протянул руки, чтобы помочь ей встать и заставить ее посмотреть ему в лицо. Внезапно они оказались очень близко, слишком близко… Энджел почудилось, что вздох застрял у нее где-то в горле.
— Ты не одна чувствуешь себя виноватой. Ты же знаешь, и я несу свою долю вины?
Ее зеленые глаза широко раскрылись от удивления.
— Ты? Но почему?
Роури вздрогнул, и стало заметно, как напряжено все его тело.
— Потому что я мог бы встретить его в аэропорту. Должен был встретить. Он просил меня, а я сказал, что не могу, потому что занят.
— Ты сойдешь с ума, если позволишь себе думать об этом. Нет смысла теперь говорить: а что, если?
— Я знаю, — тяжело произнес он. — Но не могу не думать…
— Расскажи мне!
Его лицо исказилось от боли.
— У меня было дело в суде в тот день. Очень важное дело. Выдвигались незаконные обвинения. Всегда можно найти оправдание, но я-то знаю, что мог бы успеть в аэропорт, если бы просто отложил все.
— Так почему же ты не встречал его? — спросила Энджел, понимая, что ему необходимо излить свою боль в словах, именно ему, одному из тех мужчин, которые не привыкли обнажать свои чувства…
— Я все еще злился на Чада, — произнес Роури, и его голос был похож на рычание. — Злился на то, как бесцеремонно он ведет себя с людьми.
— С людьми?
— Ну, с тобой, — медленно признался он. — Мне было очень плохо от сознания того, как Чад поступил с тобой.
Энджел чуть-чуть улыбнулась. Глупо, но ей было приятно, что Роури вообще думал о ней.
— Тебе не следовало злиться из-за меня. Я уже пережила бегство Чада.
— Серьезно? — недоверчиво спросил он. — Именно поэтому ты удрала в Ирландию, как пугливый мышонок, когда вы расстались?
— Куда же еще я могла поехать? В Ирландии мой дом.
Роури покачал головой.
— Но ты поселилась за много миль от своего дома.
— Жить в большой семье слишком утомительно, когда пытаешься справиться с собой.
— А жить, как старая дева средних лет, по-твоему, не утомительно?
Старая дева средних лет!
— Выбирай выражения! — воскликнула она в негодовании.
— Я и выбираю! Разносила подносы из комнаты в комнату, словно привидение…
— Кто сказал?
— Миссис Фипатрик. Пока ты собирала вещи. Она нарисовала довольно жалкую картину твоей жизни в ее отеле, если хочешь знать…
— Да как она посмела!
— Ты жила затворницей, — неумолимо продолжал он, — отгородившись от жизни, не пуская ее к себе.
Энджел открыла рот, но негодующие слова так и не вырвались наружу. Миссис Фипатрик сказала ему правду. В ее жизни действительно не было ни встреч, ни свиданий, ни выходов в свет.
— И долго ты собиралась так жить? — насмешливо, с любопытством спросил Роури.
Энджел глубоко вздохнула.
— По правде говоря, я не слишком задумывалась о будущем, — призналась она. — Мне хотелось лишь зализать старые раны.
— Но эти раны должны излечиться теперь. Если бы Чад был жив, твоя обида на него вряд ли прошла бы. Поэтому не нужно слишком страдать сейчас, что у тебя нет ни сил, ни желания вновь и вновь переживать эти чувства, раз он уже мертв.
— Но, может быть, согласиться растить его сына — значит снова бередить старые раны?
Роури пристально посмотрел на нее.
— Ты боишься нянчить малыша?
Энджел ответила не сразу, еще пристальнее вглядываясь в золотистые отсветы пламени.
— Нет, — сказала она наконец, глядя ему в глаза, и ее взгляд был ясен и тверд. — Но просто ребенок напоминает о том, что случилось с Чадом.
