Я пытаюсь высвободиться, но он настолько силен, что мои потуги кажутся нелепыми и жалкими.
— Прошу, выслушай меня, — произносит он молящим тоном. — Я в самом деле не имею права лезть в твои отношения с мужем, тем более делать какие-то выводы. Во мне говорит злость и отчаяние…
— С чего тебе отчаиваться и злиться?
— Понимаешь, когда вы разговаривали, я вдруг почувствовал себя… мальчиком по вызову, — взволнованно объясняет Кеннет. — Игрушкой, забавой на одну ночь…
Повожу плечом, глядя ему в глаза сверху вниз.
— Я не играла тобой. В том смысле что я сразу призналась: у меня есть муж. Не врала и не хитрила.
Кеннет кивает, хмурясь.
— Да, верно… Но мне вдруг стало досадно до боли, вот я и… — Он умолкает.
Смотрю на него с укором.
— Значит, ты нарочно спросил про окно, чтобы Джонатан услышал твой голос?
— Да, — кается Кеннет. — Мне вдруг нестерпимо захотелось, чтобы он… узнал обо мне.
— Как глупо. Ты будто мальчишка лет шестнадцати.
— Согласен.
Кеннет медленно опускает руки, и я опять сажусь на столик.
— Слава богу, все обошлось, — бормочу я.
Он заглядывает мне в глаза с такой пытливостью, словно мечтает выведать у меня государственную тайну.
— Ты правда так считаешь?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты правда рада, что на ваши отношения с Джонатаном сегодняшняя ночь и вообще наша с тобой встреча никоим образом не повлияет? — с чувством произносит Кеннет.
Пожимаю плечами.
— Конечно. В противном случае я не стала бы опускаться до лжи и этих ничтожных трюков с посыльным и пролитым на платье шампанским.
— А мне показалось… — Голос Кеннета обрывается.
Я, будучи больше не в силах смотреть в его преданные горящие глаза, прижимаю к своим векам основания ладоней и тихо прошу:
— Пожалуйста, давай не будем раскладывать по полочкам то, что случилось.
— Нет, будем, — настойчиво возражает Кеннет. — Это крайне важно.
Опускаю руки и удивленно смотрю на него.
— Важно для кого?
— Для нас обоих, — с уверенностью произносит он.
Какое-то время молчим. Я провожу рукой по его коротко стриженной темноволосой голове и тяжело вздыхаю. Кеннет целует костяшки моих пальцев и всматривается в них, будто надеется прочесть между складочками, в чем заключается великий смысл нашей страсти.
— У вас с Джонатаном действительно все настолько серьезно и нерушимо? — спрашивает он, не поднимая глаз.
— Да, — говорю я, сама замечая, что мой ответ звучит неубедительно.
Кеннет поднимает голову. Его глаза озаряются надеждой.
— Да?
Киваю, но медленно и нерешительно. Он берет меня за руку.
— У вас что, есть общие дети?
Дети! Перед свадьбой Джонатан осторожно и честно предупредил меня, что детей ему достаточно и что терпеть в доме младенческий плач он больше не в состоянии — не в том он возрасте. Я обдумывала его слова три дня и решила, что меня устроит и бездетная жизнь. Я страстно мечтала стать матерью лет в двадцать семь. Потом мало-помалу свыклась с мыслью, что это удовольствие, увы, не для всех.
— Нет, детей у нас нет, — стараясь казаться беспечной, отвечаю я.
Кеннет напряженно следит за моим лицом, будто задался целью подмечать на нем отражение всякого чувства, даже намека на него.
— У Джонатана двое сыновей. Старший оканчивает школу, младшему — четырнадцать. Они нередко живут у нас, чтобы полноценно общаться с отцом. И каждый раз привозят с собой толстого рыжего кота Макса, — добавляю я.
Кеннет последней фразы будто не слышит.
— Это его сыновья от первого брака? — спрашивает он без тени улыбки.
Киваю.
— Он развелся за полтора года до знакомства со мной.
— А как же ты? Ты ведь наверняка хочешь обзавестись собственными детьми? — говорит Кеннет.
Криво улыбаюсь.
— Почему ты так считаешь? Может, я из тех, в ком материнский инстинкт недоразвит?
Он качает головой.
— Нет, ты не из таких. Я это чувствую.
Смеюсь, маскируя давнюю душевную боль, которая от его слов запульсировала с новой силой.
— Разве это можно почувствовать?
— Да, можно, — со всей серьезностью произносит Кеннет. — У тебя глаза человека, которому крайне необходимо воспитать собственного ребенка, вложить в него все хорошее, что есть в нем самом.
Беседа становится невыносимой. Мне начинает казаться, что я сейчас задохнусь, хоть окно по-прежнему открыто и работает кондиционер.
— Глупости. — Встаю, пересекаю комнату, открываю большую стеклянную дверь и выхожу на балкон.
Кеннет следует за мной.
Приятная ночная прохлада остужает пылающие щеки. Небо усыпано лампочками звезд. Далеко внизу, на садовой лавке под фонарем, целуются парень и девушка. Окидываю их беглым взглядом и тактично отворачиваюсь.
— Может, я только притворяюсь добренькой? А на самом деле жестокая дрянь? Изменила мужу, переспала с тобой. И мне на все наплевать.
— Нет, ты не такая, — с утвердительной интонацией возражает Кеннет. — В людях я разбираюсь прекрасно. Бездушных мерзавцев, будь они хоть первоклассными притворщиками, нутром чую.
Тяжело вздыхаю.
— Все верно, я не такая…
На плечи набитым крупой мешком ложится тоска. В голове за единственную секунду проносятся мысли о том, что с Кеннетом в любом случае придется расстаться. Что о потребности вырастить ребенка лучше не задумываться, не то станет совсем худо. И что стремление разобраться в маминой истории обернулось для меня собственным любовным приключением. К счастью, гораздо более коротким и по большому счету ни к чему не обязывающим. Хотя… Останавливаю себя, не желая углубляться в раздумья о встрече с Кеннетом.
Он осторожно обнимает меня за плечи и убаюкивающе тихо спрашивает:
— Может, тебе стоит попробовать сойтись с тем, кто тоже еще не познал родительского счастья?
— Уж не себя ли ты имеешь в виду?
— Почему бы и нет? — с надеждой в голосе произносит Кеннет.
Смеюсь, прижимаюсь к нему и на миг представляю, что его слова не лишены смысла. Мечты, мечты… Если бы на пути к их осуществлению не высилось столько преград!
— Не болтай глупостей!
— Это вовсе не глупости, — заявляет он.
— Мы друг друга почти не знаем! — восклицаю я. — Не исключено, что, если проведем бок о бок всего неделю, осточертеем друг другу. Станем метать друг в дружку всем, что попадет под руку.
— Я крепкий, как столетний дуб, — говорит Кеннет, стуча себя по лбу. — Если хочешь запустить в меня туфлю, пожалуйста, я не против. — Он поднимает указательный палец. — Только, чур, без каблука. По крайней мере высокого и тонкого. Средний в принципе сойдет…
