— А что же врачи? — спросил Хэнк.
Алекс тяжело вздохнула.
— На лечение требовалось время, а его-то и не хватило. Когда ее положили в больницу в Дотане, она была уже слишком слаба. В больнице она протянула пару недель и умерла.
— А тебя отдали в приют.
— Да.
— Там было плохо?
— Постоянно есть жидкую овсянку не приходилось. Но представь себе, на пятьдесят девочек всего три няни и шесть воспитательниц. Внимания не хватало. Возможно, будь я меньше, то приспособилась бы лучше. Я бы не вспоминала, как мама укладывала меня вечером в постель и читала книжку. И не просто книжку, а ту книжку, которую выбрала я. — Алекс вытерла слезы. — Прости. Я не хотела продолжать. И уж совсем не хотела плакать.
— Послушай, это я заставил тебя говорить. Если хочешь, можешь поплакать. Иногда это необходимо. Ты можешь всплакнуть на моем плече.
Алекс не могла удержаться, чтобы не взглянуть на ширину этого плеча. Рубаха в красно-синюю клетку, покрывавшая плечо, делала его еще шире. Она была благодарна, что он смотрит на дорогу, потому что чувствовала — в ее глазах сквозь слезы светится страсть.
— Спасибо, но со мной все в порядке.
— Ты уверена?
Она шмыгнула носом.
— Да, я уже большая девочка.
— Ага, я заметил.
Она нахмурилась, размышляя, что он хотел сказать своим таинственным заявлением.
— Мне жаль, что твоя мать умерла, — проговорил он, перестраиваясь в правый ряд. — Тебе было тяжелее, чем…
— Слушай, мне не нужна твоя жалость!
— Подожди-ка, — решительно возразил он. — Утром ты сказала, что жалеешь о смерти моей матери. Меня ты жалеешь?
Она заморгала.
— Я выразила тебе свое соболезнование, а не жалость.
— Так могу и я выразить соболезнования? Кто поймет лучше, чем человек, тоже потерявший мать?
Ей пришлось обдумать его слова.
— Хорошо, я поняла.
— Но почему ты все принимаешь в штыки?
— Потому что люди начинают обращаться со мной совсем по-другому, когда узнают о моем прошлом. Потому-то я и не люблю говорить об этом. Я просто хочу быть как все остальные. Неужели это трудно понять?
— Большинство людей хотят отличаться от остальных, чтобы не сливаться с толпой.
— Не совсем так. Они хотят прославиться тем, что создали или сказали. Но жалость никому не нужна.
Хэнк кивнул.
— Ты права. Но я не чувствую жалости к тебе. Ты выдержала удары судьбы, не стала ни наркоманкой, ни еще кем-нибудь в этом роде. Я бы сказал, ты живешь нормальной жизнью.
— Да уж, — с сарказмом проговорила она. — Расставшись с приютом, я меняю город за городом и работу за работой.
Он энергично встряхнул головой.
— Но ты же хочешь учиться у этого чудо-повара?
— Да, но лишь потому, что я работала у его свояченицы в Денвере. Он позвонил и спросил, не хочет ли кто порубить овощи в обмен на обучение. Я ухватилась за его идею.
— Именно это я и имел в виду. У тебя есть шанс. Если работа не нравится, нужно идти вперед и браться за следующую. Моим работникам я всегда это говорю. Пускай необъезженная лошадь сбросила тебя в сотый раз, встань, отряхнись и начни сначала. Черт возьми, успех во многих вещах на девяносто процентов состоит из упорства. Именно так действуешь ты, милая. Здесь нет жалости.
Задетая за живое, Алекс разглядывала Хэнка. Ее мнение об этом человеке изменилось в лучшую сторону.
Отныне еще труднее будет держаться от него подальше.
Она криво усмехнулась.
— Ты говоришь прямо как баптистский проповедник.
Он взглянул на нее и улыбнулся в ответ.
— Я действительно завелся. Ребята скажут, что я сел на своего любимого конька. К счастью, единственного.
Он переключил внимание на дорогу, а она, задумавшись, принялась рассматривать его лицо: упрямый подбородок, орлиный нос, небесно-голубые глаза…
— Не знала, что в тебе живет проповедник.
В его голосе зазвучали интимные нотки:
— Милая, ты еще очень многого не знаешь обо мне.
Аппетитный запах ударил в нос Хэнка, едва он вошел в дом, закончив утренние субботние дела. Алекс уехала в Лэрами с Клэр и Мэллори. Кто же готовил еду? Неужели они передумали?
Однако на кухне Хэнка ждало разочарование: Алекс не было, а возле кастрюли лежала записка.
Хэнк приподнял крышку. Чили. Он облизнулся, затем закрыл крышку и взял записку.
«Это ваш с Джедом обед и ужин, хотя сомневаюсь, что вы способны съесть так много перца. Если не наедитесь, ростбифы для сэндвичей в холодильнике.
Алекс.
P.S.: Печенье в вазе».
Хэнк покачал головой. Неужели она, отправляясь с девицами в долгую поездку по магазинам, позаботилась и об этом?
Хэнк пододвинул к себе вазу в форме головы лося, снял крышку-рога и обнаружил там имбирное печенье. Пикантный аромат смешался с острым запахом перца. Он схватил сразу три штуки, закрыл крышку и засунул печенье в рот. Как только он закрыл глаза, чтобы насладиться вкусом, образ Алекса всплыл в его сознании.
Что, черт возьми, он намерен делать с ней? Он попытался не обращать внимания на свои чувства, но одна мысль о ней заставляла бурлить кровь. Это ощущение напомнило ему чувство, которое он испытывал, сдерживая коня в загоне.
Предвкушение половина удовольствия и на родео, и с женщинами. И сейчас он со всеми делами справляется быстрее, зная, что его дома встретит застенчивая улыбка Алекс.
Хэнк откусил кусок печенья, вздохнул и стал тяжело подниматься вверх по лестнице. Хорошо бы взять побольше печенья и расположиться на качелях, но нужно сначала загрузить одежду в стиральную машину. Он устраивал стирку раз в неделю.
Он вошел в комнату, не включая свет, опустился на колени и сунул руку под шкаф, куда каждый день бросал грязную одежду. Пусто!
Хэнк встал и включил свет. Все рубашки, которые он носил на прошлой неделе, аккуратно висели на плечиках. Не было даже складок, которые обычно оставались, когда он забывал рубашки в сушилке.
Алекс.
Его взгляд упал на комод. Он сделал два шага и потянул верхний ящик. Его джинсы были аккуратно сложены. Следующий ящик. Стопки отутюженного белья. В последнем лежали разобранные по парам носки.
Он закрыл комод и сел на кровать.
Что, черт возьми, Алекс себе позволяет? Ну, допустим, испекла печенье. Но чтобы стирать — это уж слишком. Это делает только жена.
Хэнк уперся локтями в колени и положил голову на руки. Себя не обманешь! Он всегда ненавидел стирку и теперь обрадовался, что избавлен на сегодня от этой тяжкой обязанности.
Хэнк встал и нахмурился. Хватит копаться в своих чувствах к Алекс! Он знал лишь, что хочет схватить ее и зацеловать до потери чувств. Слава Богу, ее здесь нет.
