Симона чуть помедлила, стоя перед стеклянной дверью, на которую обрушивался каскад брызг. А потом дверь распахнулась, и сильная рука втянула ее внутрь.
— Ты очень решителен, — пробормотала она. — Это и раздражает, и одновременно притягивает.
Он подарил ей еще одну дьявольскую улыбку:
— Я знаю. Поедем сегодня в Сидней вместе. Я попрошу кого-нибудь перегнать твою машину.
Симона хотела этого. Ужасно. Но с наступлением дня осторожность вернулась к ней. Ночь, проведенная с Рафаэлем, ничего не изменила.
— Встреча с Этьеном будет короткой, — добавил Рафаэль. — А после я готов показать тебе город.
Она выскользнула из его рук и встала под душ.
— Ты покажешь мне то место, где сделал себе тату?
Его глаза потемнели.
— Нет.
— Повернись, — приказала молодая женщина.
Она заставила его встать к ней спиной. Струи воды омывали слова, которые Симона хотела бы забыть.
— Я ненавижу тебя за это, — прошептала она, обводя кончиками пальцев буквы, бегущие поперек его спины, прежде чем прижаться к ним губами. — И люблю тоже за это.
Рафаэль развернулся и, откинув назад мокрые волосы Симоны, поцеловал ее в губы. Она знала, что им не выйти из душа, пока они снова не займутся любовью.
— Покажи мне свой Сидней, — пробормотала она. — Я подарю тебе этот день.
Они приехали в Сидней за полчаса до назначенной встречи. Однако поцелуи в подземном гараже, в лифте, в холле отеля и даже в туалете, где они приводили себя в порядок, заняли много времени. У них осталось всего пять минут.
Симона уверяла, что прийти за пять минут до начала встречи с монархом, который собирается предложить работу со щедрыми комиссионными, совсем не так уж плохо. Наконец, спохватившись, она спросила, не помешает ли им ее присутствие.
— Он знает тебя с самого детства. Как ты можешь помешать?
Рафаэль предложил Этьену встретиться с ним в ресторане рядом с отелем. Высокий худощавый человек в безукоризненном темном костюме встал, как только они вошли в зал. Он был красив, его синие глаза, не отрываясь, смотрели на Рафаэля.
Симона остановилась.
Ее кольнуло предчувствие.
Этьен узнал Рафаэля, хотя никогда не видел его. Габриель была против их встречи…
— О нет! — Она тряхнула головой. — Нет…
Рафаэль с удивлением взглянул на нее:
— Что такое, Симона?
— Раф…
— Что? Что не так?
— Я… — Она замолчала, не зная, что сказать. — Может, тебе не надо…
— Не надо что?
— Давай… давай просто забудем об этой встрече и уйдем, — пробормотала она.
— Куда уйдем?
— Куда угодно! — Но только не к Этьену де Морсе, который уже шел к ним, пробираясь между столиками. — Рафаэль, пожалуйста. Я… Мне нехорошо. Пожалуйста, давай уйдем.
Он взял ее за руку и нахмурился:
— Тебе плохо? Ладно, сейчас найду какую-нибудь комнату, где ты сможешь прилечь. Придется извиниться перед де Морсе.
— Нет!
— Что нет?
Симона начинала привлекать к себе внимание. Терпение Рафаэля иссякало. Этьен неумолимо приближался.
— Уходи, — просила Симона, дергая его за рукав.
А потом Этьен протянул ему руку, и Рафаэль пожал ее, принес свои извинения и сказал, что она плохо себя чувствует. Две пары абсолютно одинаковых синих глаз с беспокойством посмотрели на нее. Симоне больше ничего не оставалось, как только молиться, чтобы все это оказалось сном.
— Ну вот, — мягко проговорил Рафаэль, подводя ее к стулу. — Посиди здесь, пока я найду комнату.
— Беги, Рафаэль, — прошептала она почти беззвучно. — Беги. — Но тут же спохватилась, заставив свой голос зазвучать более уверенно. — Впрочем, я же забронировала номер. — Симона порылась в сумочке, чтобы уточнить адрес отеля. — Мне просто нужно отправиться туда. — Необходимо увести отсюда Рафаэля. Немедленно.
— Я снял номер в этом отеле, — вмешался Этьен. — Воспользуйтесь им.
— Вы очень… — На слове «добры» Симона закашлялась. Где этот человек был столько лет? Где, черт возьми, он был, когда Жозе колотила своего сына, наказывая за какие-то мифические грехи? — Я не могу…
— Тогда, может быть, стакан воды? — предложил де Морсе.
Симона глубоко вздохнула и сделала несколько судорожных глотков.
Глаза Рафаэля потеплели.
— Мерзавка, — пробормотал он, целуя ее в висок. — Напугала меня. Ну как, тебе лучше?
Симона поставила стакан на стол:
— Да. — Все равно она должна защитить Рафаэля от этого человека. Она повернулась к правителю Мараси: — Прошу извинить меня, ваше величество. И примите мое запоздалое приветствие.
Привычным жестом он отмахнулся от извинений и подарил ей чарующую улыбку. Симона ошеломленно заморгала. Она очень хорошо знала эту улыбку, но никогда не предполагала, что так может улыбаться не только Рафаэль… До сего момента не предполагала.
— Раньше вы называли меня Этьеном, юная леди, — напомнил де Морсе. — Почему бы не продолжать так и дальше?
— Благодарю вас, ваше величество. — Она предпочла бы гореть в аду.
— Ну а теперь в мой номер?
— Нет, — отказалась Симона. — Голова больше не кружится. Так что все в порядке.
— Ты уверена? — Рафаэль стоял перед ней. Как же они похожи!
— О, Раф… — Ее сердце разрывалось. Все эти годы его окружала ложь. Как давно знает об этом Габриель? Знает ли Люк? Харрисон наверняка был в курсе. Но вот что известно Рафу?
— Мы не задержимся здесь, — пробормотал он. — Посидим несколько минут, чтобы ты окончательно пришла в себя, а потом пойдем.
Симона выдавила из себя улыбку, призывая на помощь все свои дипломатические навыки, выработанные за долгие годы:
— Хорошо.
Этьен пригласил их за свой столик, тут же заказав еще воды и фруктов.
— Это поможет, — пояснил он. — У моей жены часто бывали головокружения в начале беременности.
— Я не беременна, — сказала Симона, бросив на Рафаэля быстрый взгляд, чтобы проверить, как он отреагирует на эти слова. — Я слышала, что ваша жена умерла. Мне очень жаль. Она была замечательной женщиной.
— К сожалению, ей ни разу не удалось стать матерью, — вздохнул Этьен.
— Печально. — Ей казалось, она понимает, куда клонит де Морсе. С чего бы ему просто так откровенничать насчет своей бездетности? — Рафаэль говорил, что вы собираетесь восстанавливать свой виноградник, — осторожно начала Симона.
— Да.
— Мимолетное увлечение?
— Скорее долго откладываемый проект. Я еще несколько лет назад хотел за него взяться.
— Жаль, что вы не смогли сделать это раньше. Когда долго откладываешь, часто бывает слишком поздно.
