возможность принять помощь от моих родителей Руслан считал неприемлемой, поэтому я принимала ее тайком, а когда он об этом узнал, мы дико поругались…
Звучит свисток, и начинается игра.
Сын смотрит на площадку, неподвижный и немного завороженный.
Мы не бывали на спортивных мероприятиях, и его определенно заинтересовала толпа носящихся по залу мужиков.
– У папы мяч… – фиксирует сын, и я верю ему на слово.
Через год после того, как Миша родился, у его папы началась новая жизнь. Он познакомился с разными людьми, и эти связи требовали очень много внимания. Например, дни рождения уважаемых людей в сауне с эскортницами, почему бы и нет? Ведь от этого зависела его карьера.
Я узнала об этом случайно.
Местные журналисты опубликовали “обличающую” статью, и я знала, что на мероприятии, о котором шла речь, был и мой муж тоже.
Он поклялся, что никогда не трахал кого-то на стороне.
Я верила, даже когда он возвращался под утро и трупом падал в кровать.
Верила до того дня, пока не нашла те презервативы.
Их было шесть, а через три дня стало на один меньше.
Это отравило меня. Сделало другой.
Теперь, спустя время, я жалею, что не швырнула их ему в лицо, может, я просто слишком боялась услышать его ответ. До боли в сердце. До отравляющего душу страха. И пыталась отыскать этот ответ сама. В его глазах. В его прикосновениях. В его постоянных отлучках. В том, что он перестал замечать, во что я вообще одета. И перестал звонить просто так, без причины. Просто потому, что соскучился.
Семь лет…
Мы были вместе семь лет, но я хотела его так же, как в чертов первый раз!
– Але! – толкает меня плечом Маша. – Ты где, мать? Посмотри, что творится.
– Мама! – визжит Мишаня. – Посмотри!
Дернувшись, перевожу глаза на площадку и вижу, что капитан “белых” катается по полу с перекошенным от боли лицом и прижимает к груди согнутую в локте руку. Через секунду его заслоняет возникший рядом медицинский работник, и я понимаю, что на этом игра для нас закончилась.
Оля
Наши дни
Последний год своей жизни я практически посвятила тому, чтобы научиться ее контролировать. От вмешательства родителей, прежде всего. Помимо осуждения моих поступков, мать пыталась решать за меня все, вплоть до цвета штор в квартире, которая досталась мне в наследство от них же. Она пыталась контролировать распорядок моего дня, продукты в моем холодильнике, лекарства, которые даю собственному ребенку. Вторгаясь в шаткие стены дома, который я изо всех сил пыталась сделать своим, но иногда мне казалось, что вернуться к Чернышову было бы гребаным спасением.
Разумеется, я никогда не думала об этом всерьез.
Просто рядом с ним я была сама себе хозяйка, и сама решала, что сегодня будет есть на ужин мой муж или сколько детей я от него хочу.
Изучая развешанные на стенах плакаты с изображением переломов и способов наложения шин, просто пытаюсь понять, когда этот день вышел из-под моего контроля.
Я нахожусь в травмпункте, и мне во второй раз за этот день пришлось подвинуть свои планы, но сын так распереживался от вида машины скорой помощи, которая забрала его отца, что мне пришлось предложить Мише отправиться в травмпункт следом за ней.
"Его увезли на ско-ско-о-орой", – рыдал он.
"Я хочу к па-а-а-пе".
Не знаю, что там с нашим мэром стряслось. С виду он очень мучился, но не умирал.
Мои глаза сверлят дверь в конце коридора, за которой только что скрылась медсестра.
– Ненавижу этот запах… – Маша вышагивает мимо меня туда-обратно, рассматривая потолок и вертя на пальце ключи от своей машины.
Я прекрасно понимаю, о каком запахе она говорит. Думаю, ненавидеть его у нее есть причины, в конце концов, больницы везде пахнут одинаково.
– Мишаня тоже его ненавидит, да? – ерошу темные волосы на макушке сидящего рядом сына.
Уткнувшись в мой телефон, он кормит желтых крокодилов зелеными кубиками, и этот процесс полностью поглотил его внимание.
– Что? – подняв голову, вертит ею во все стороны.
– Ничего, – отвечаю, вставая со стула и подходя к окну.
Обняв себя руками, вглядываюсь в заснеженную темную улицу и фонари.
По кромке тротуара выстроились маленькие елки из проволоки. Они подсвечены гирляндами по краям, и это мило. Не знаю, успел ли наш мэр хоть как-то поучаствовать в жизни города за полтора месяца “в должности”. Я не знаю, справляется ли он, не знаю, как конкретно он попал в это кресло. Я даже не знаю, хотел ли он в него, и если хотел, то когда у него появилась такая идея.
Я ни черта о нем не знаю.
В год нашего развода мы перестали общаться “по душам”. Мы вообще перестали разговаривать, а если и разговаривали, то можно было радоваться тому, что у нас нет соседей.
Копаться в этих воспоминаниях не больно. Доставая эти воспоминания из памяти, я смотрю на них так, будто это было не со мной. По большей части так есть, потому что это был один большой день сурка. Да я почти себя не помню. Я в одиночку воспитывала годовалого ребенка и следила за домом, хозяйкой которого внезапно стала.
Это не было похоже на сказку.
– Мам… – зовет Миша. – Тебе сообщение пришло.
Отвернувшись от окна, подхожу и забираю у него телефон.
“Если у тебя что-то изменится, просто напиши”, – просит Камиль.
Сегодня ночью у него дежурство, и мы планировали встретиться днем, но вместо этого я занимаюсь тем, что подпираю дверь врачебного кабинета в местном травмпункте.
“Обязательно”, – пишу ему.
На самом деле я не знаю, насколько тяжелое у Чернышова “состояние”, и заберет ли он Мишу с собой, когда выйдет из этой чертовой двери.
В любом случае нам придется перенести свидание на другой день. После футбола мы с Машей собирались посидеть в каком-нибудь кафе, поэтому я одета в джинсы и шелковую блузку, которая притягивает холод от оконного сквозняка.
Ежусь, передергивая плечами.
– Наконец-то, – слышу тихий вздох подруги и оборачиваюсь.
Из-за двери появляется тучный высокий врач с белыми от седины волосами, следом за ним идет его пациент.
На нем все та же белая футболка с игровым номером шесть и логотипом команды на груди справа, вместо белых шорт джинсы, и я запрещаю себе замечать то, как потрясающе они на нем сидят.
Между его бровей глубокая морщина, правая рука лежит в переброшенной через шею повязке, и внезапно я чувствую внутри ледяной
