холодок, когда вспоминаю, каким было его лицо, когда он получил эту травму.
Его глаза находят меня, и когда встречаюсь с ними взглядом, отворачиваюсь, забирая со стула свою куртку и сумку.
– У тебя рука сломана? – в ужасе спрашивает Миша.
– Нет, – слышу хрипловатый ответ. – Чуть-чуть вывихнул локоть.
Посмотрев через плечо, вижу, что сын задумчиво смотрит на перевязку, остановившись рядом с мужчинами.
Скользнув глазами по этой несчастной руке, надеваю куртку и достаю из-под воротника волосы.
– По поводу восстанавливающей терапии я все изложил в заключении. Место можете выбрать сами. Частное медучреждение или бюджетное. В общем, удачи и не болейте, – говорит врач, протягивая Чернышову руку.
– Спасибо, – отвечает тот, возвращая рукопожатие.
Взгляд Руслана падает на Машу, которая рассматривает его с нескрываемым любопытством, на которое он отвечает сдержанным взглядом.
С позором ловлю себя на том, что за его реакцией я следила каждой клеткой своего мозга, и полное отсутствие этой реакции также позорно меня радует. Мне уже давно плевать, как он реагирует на женщин, и если это такое эхо, то пусть так, но я не хочу думать о его женщинах даже пять секунд.
– Привет, Руслан Робертович, – с налетом веселья объявляет Маша.
– Мы знакомы? – ровно отвечает Чернышов.
– Да, – подойдя к ним, смотрю в его лицо. – Но мы опаздываем, так что послушаешь эту историю в другой раз.
Спешить нам некуда, но ссылаться на вечную нехватку времени – отличный способ набить себе цену.
Чернышов бросает пристальный взгляд на Машу, в ответ на что та смеется и спрашивает:
– Что, не узнаешь?
– Это Маша, – вторгается в наш разговор сын.
– Ясно, – откашливается Руслан.
– Сдаешься? – интересуется она.
– Без боя, – он дергает губы в сдержанной улыбке, и это делает его похожим на человека, привыкшего держать с людьми дистанцию.
Он всегда таким был. Даже в двадцать один.
– Общежитие. Комната четыреста сорок… ничего не приходит на ум? – подсказывает Маша. – Я мыла полы, а ты мимо проходил…
– Извини, – снова откашливается Руслан. – Не помню такого, но в любом случае рад снова видеть.
Мне хорошо известно, сколько девчонок вилось вокруг него в университете. Не легион, конечно, но я была знакома как минимум с двумя безнадежно в него влюбленными, так что я не удивлена.
– Да и ладно, – взмахивает Маша рукой. – Зато я тебя помню. Сочувствую, – кивает на его руку. – Без рабочей правой руки в быту труба.
– Он левша, – произношу, встряхнув свою сумку.
Кожей чувствую, что это замечание было лишним.
Это личное, а я не хочу иметь дело с его “личным”.
Подняв глаза, вижу, как пристально он смотрит в мои лицо.
– А, ну, тогда повезло! – резюмирует Машка.
– Охуенно повезло, – еле слышно произносит Руслан, продолжая смотреть на меня.
– Что? – переспрашивает она, не расслышав.
– Ты возьмешь его сегодня? – перебиваю ее, понимая, что лимит проведенного в его обществе времени у меня исчерпан.
Я не могу стоять и вот так с ним болтать. Это же противоестественно. Может быть, эти полгода все же пошли на пользу?
Опустив глаза, он смотрит на Мишаню и легонько чешет его за ухом, спрашивая:
– Закажем чего-нибудь поесть?
– Пиццу! – воодушевляется сын.
– Только обойдитесь без картошки фри, – прошу Чернышова.
– Как скажешь, – отвечает он, посмотрев на меня.
Тихие нотки его голоса пробираются под кожу. На секунду мне кажется, будто из воздуха выкачали кислород, так тесно мне становится в этом коридоре.
– Хочу картошку фри! – канючит Мишаня.
– Хочешь язву желудка? – смотрю на него.
– И гастрит, – обезьянничает.
Улыбаюсь, бросив взгляд на его отца.
Будто хочу разделить с ним тот факт, что этого маленького человека сделали мы.
Это происходит машинально.
Он ловит мой взгляд. Открыто и прямо.
Это смущает.
Наклонившись, я быстро целую щеку своего ребенка и на прощание бормочу:
– Никакой картошки фри…
Мы уходим, и я не спрашиваю о том, как они доберутся до дома.
В конце концов, отцу моего ребенка тридцать два, и он в состоянии решить такую тривиальную задачу.
Когда морозный воздух улицы набрасывается на мои щеки, понимаю, что испытываю облегчение, а это означает, что я сбежала.
Оля
Наши дни
Снег все-таки пошел, и моя подруга, кажется, разучилась управлять автомобилем в таких погодных условиях. Снег засыпает лобовое стекло, и всю дорогу до ресторана, в котором, по ее словам, почти итальянские равиоли, она шипит и матерится то на своих соседей по дорожной полосе, то на светофоры.
В душе скребутся кошки.
Я начинаю волноваться о том, как Чернышов вместе с нашим сыном доберется до дома.
Загрузив приложение такси, я проверяю готовность машин отреагировать на вызов в районе травмпункта. Ожидание дольше обычного, но глухой ситуацию назвать нельзя.
Вернув телефон в карман куртки, напоминаю себе, как глупо недооценивать отца моего ребенка. Он не из тех людей, которые могут застрять где бы то ни было только потому, что движение в городе перегружено из-за снегопада. В крайнем случае, он всегда может позвонить моему брату.
Еще полтора года назад я не доверила бы ребенка Чернышову даже на полчаса.
Он не знал, что с ним делать.
Не понимал, как с ним общаться, потому что пропустил почти все важные события в его жизни. Он не застал даже тот момент, когда Миша в первый раз сказал «папа». В ту пору мой бывший муж начал играть в теннис с сыном губернатора, но даже тогда я не злилась на него, понимая, как важны эти связи.
Мое терпение не лопалось даже тогда, когда у Миши резались зубы, и за два дня я ни разу не ела, но когда осталась совсем без сил, позвонила мужу. Он был на охоте где-то за городом. И он не взял трубку. Тогда я позвонила своей матери, а она была по самую крышу завалена работой и проверкой контрольных работ учащихся городской гимназии.
Я плакала. Одна в доме, из которого не могла выбраться неделями. Максимум на что меня хватало – побродить с коляской вокруг этого дома в ожидании, пока мой муж наконец-то вернется домой. Он возвращался такой же уставший, как и я.
Я не грузила его проблемами.
Я знала, что когда-нибудь это закончится.
Я знала – все, что мы имеем, это результат его упорства и труда, и все это обходится недешево.
Я была уверена в том, что мой муж меня любит.
Он всегда хотел дотронуться и пытался не отключаться в тот момент, когда его голова касалась подушки. Со временем я перебралась в комнату к Мише, чтобы не мешать
