— Твоя мама не одобряла его связей? — осторожно уточнила Джемма.
— Что-то в этом роде.
Разговор отклонился от нужного русла. Сомнительное поведение свекра, хотя и представляло определенный познавательный интерес, особой актуальности не несло.
— Да если честно, день выдался ужасным, — неожиданно заключила она.
Элайджа тут же отложил вилку.
— Прости, если испугал вчерашним приступом и заставил переживать.
— Переживать? — Джемма с трудом выдавила слово, но продолжить не смогла; в горле застрял комок. — Утром я оскорбила знакомую — подругой ее можно назвать лишь с большой натяжкой — в ее же собственной гостиной. А завершила благодеяния, тем, что едва не заставила Вильерса собрать у себя в доме всех внебрачных детей.
— Невозможно, — нахмурившись, покачал головой Элайджа. — Даже столь высокий титул не способен спасти от всеобщего презрения, Леопольд сразу превратится в отверженного. О чем только ты думала, когда толкала его на безумный шаг?
— Ни о чем не думала. — Пытаясь сдержать подступающие слезы, Джемма упрямо подняла подбородок. — Так обиделась на тебя за то, что ты ушел, даже не оставив записки, что вела себя… — Голос предательски задрожал. Она перевела дух и продолжила: — Я вела себя как последняя дрянь, решившая любой ценой выиграть оба поединка.
— Выиграть? Ради Бога, что же ты пыталась выиграть у подруги?
— Не важно. Главное, что теперь уже дружба осталась в прошлом.
— Виноват. Признаю, что не должен был уходить, не попрощавшись, особенно после вчерашнего шока. Прошу прощения. — В темных глазах мужа светилось искреннее сожаление и сочувствие. — Обещаю больше никогда не вести себя так эгоистично.
— Спасибо, — прошептала Джемма. — Но у меня есть просьба.
— По-моему, даже знаю, какая именно. — Элайджа поднял бокал. — Знаю, что нам необходимо останься наедине и обсудить вопрос о появлении на свет наследника, будущего герцога Бомона. Докладываю: предупредил Питта, чтобы завтра меня не ждали и не вызывали. — Его взгляд потеплел. Он явно решил провести день в постели. С ней.
— Вообще-то суть просьбы не в этом, — сдержанно заметила Джемма, пытаясь не принимать близко к сердцу огорчительную холодность, с которой супруг говорил о предстоящей встрече и ее возможных последствиях.
— О?! — Он недоуменно поднял брови.
— Я хочу попросить тебя отказаться от места в палате лордов. Ради твоего же здоровья.
Слова повисли в воздухе. Темные глаза Элайджи мгновенно утратили выражение чувственности; теперь за столом сидел сдержанный, уверенный в себе политик. Он не считал нужным притворяться.
— Правительство погрязло в проблемах: постоянные бунты, приближающиеся выборы, бедность граждан. Фокс и принц Уэльский своими пьяными выходками провоцируют всеобщее недовольство, король не в состоянии контролировать поведение собственного сына. И в подобных условиях ты предлагаешь самоустраниться?
— Я не оспариваю твою роль в парламенте, — не сдавалась Джемма. — Удивляет лишь то, что тебе это необходимо.
— Боюсь, не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Премьер-министр, несомненно, переживает нелегкое время. Однако, на мой взгляд, мистер Питт в состоянии приложить усилия к преодолению возникающих трудностей. Что ни говори, а для этого его и избрали на высший государственный пост. Но тебя, Элайджа, никто не выбирал и не назначал.
— Чувство ответственности рождается не в результате выборов. — Герцог смотрел мрачно и решительно.
— Твое сердце не выдерживает бешеного ритма: ты встаешь на рассвете и мчишься обсуждать проблемы, о которых большинство пэров лениво читают в газетах за завтраком, если вообще проявляют к ним интерес. Как видишь, Вильерс не желает занять место в палате лордов. И когда в прошлом году пострадал на дуэли, не стеснялся лежать в постели.
Элайджа поставил на стол бокал.
— У нас с ним мало общего. Вильерс живет по законам шахматной доски.
— Ты меня не слушаешь, — огорченно заметила Джемма, с трудом сдерживая нарастающее раздражение. — Год назад Вильерс едва не простился с жизнью, однако все-таки остался с нами — исключительно благодаря собственной выдержке. А если бы вскакивал с постели, ошибочно считая, что без него страна скатится в пропасть, то давно бы оказался в могиле.
Элайджа насупился.
— Уж не предлагаешь ли ты провести остаток дней взаперти, лежа пластом, как Вильерс в приступе лихорадки? — Он сердито отодвинул тарелку: аппетит пропал.
— Не преувеличивай.
Супруг говорил вежливо, однако глаза метали молнии.
— По-твоему, следует дорожить жизнью, чтобы законсервироваться, как муха в янтаре? Проводить дни в неподвижности, пытаясь продлить отведенные судьбой минуты, вместо того чтобы с пользой потратить время и попытаться реализовать хотя бы часть амбициозных планов?
— Вовсе незачем… — начала Джемма, однако договорить не успела: ее остановил безапелляционный тон политика, привыкшего отстаивать собственное мнение перед враждебно настроенными оппонентами.
— Нетрудно понять: тебе угодно превратить меня в человека, подобного Вильерсу, — безответственного самоуверенного аристократа, чьи дети беспорядочно раскиданы по стране, чьи интересы сосредоточены исключительно наследующей шахматной партии. Впрочем, нет: собственная внешность его тоже немало занимает. Так что и мне будут позволены две радости: наслаждение портновским искусством и шахматы.
Джемма выпрямилась и заставила себя глубоко вздохнуть.
— Да, я мог бы расхаживать по улице со шпагой в руке и демонстрировать всем и каждому свое герцогское величие; доказывать, что по праву рождения уступаю лишь самому архангелу. И при этом даже пальцем не шевельнуть в подтверждение собственного статуса. — Он приподнял серебряную крышку и тут же отпустил: раздался резкий, неприятный звон. — Позволь выразиться предельно ясно, Джемма. — Губы герцога сжались в тонкую линию. — Лучше застрелиться, чем стать таким, как Вильерс.
— Ты несправедлив, — возразила Джемма, не в силах скрыть дрожь в голосе. Она не привыкла к семейным сценам. Да и вообще никогда ни с кем не ссорилась, кроме собственного мужа — истового, упрямого, способного довести до бешенства.
Дрожь в голосе, очевидно, не укрылась и от внимания герцога. Элайджа встал, подошел к секретеру и наполнил два крошечных стаканчика рубиновым ликером. Вернулся и протянул один жене.
— Французские монахи делают это из вишни — то ли из ягод, то ли из цветов.
Джемма сделала глоток и поперхнулась. Ликер оказался обжигающе крепким.
— Образ жизни герцога Вильерса особого значения не имеет, — заявил Элайджа, возвращаясь к столу. — Дело лишь в том, что мы с ним — абсолютно разные люди. Лично мне непонятно, как можно без дела шататься по Лондону и запросто заглянуть в знакомый дом, чтобы сыграть партию в шахматы. Или ты его пригласила?
