Самое удивительное и заключается в этом загадочном вечном шарме Монмартра. Нет ни полей, ни фруктовых садов, ни палисадников; построены новые здания; превращены в изящные музейные экспонаты маленькие деревенские домишки, которые и не привлекли бы ничьего внимания, если бы не находились сейчас в центре Парижа; на пересечении улиц Ивовой и Сен-Венсан, где стоял наш дом, разбит виноградник.
По-моему, это очарование вечно вопреки автомобильным пробкам, туристическим автобусам и живописцам с их “шедеврами”, сотворенными на потребу гостей “столицы мира”. Поднявшись по улице Коленкур, по проспекту Жюно или по каменным ступеням улицы Фуатье, я всегда чувствовала, что попала в другое измерение. Воздух чище, дышится свободнее. Не подвел Монмартр меня и сегодня. От северного ветра у меня перехватило дыхание, и, похоже, он потихонечку уносил мое похоронное настроение;
Я шла вдоль аллеи Бруйяр, где в ряд выстроились скромные двухэтажные домики с опереточными деревенскими заборами, а потом ноги сами занесли меня на улицу Корто и направились к Бургундскому особняку, вернее к музею старого Монмартра. Я с удовольствием побродила бы по его зальчикам, но перед входом толпилось слишком много туристов, поэтому я зашагала дальше и вдруг обнаружила вывеску: “Виргелиус и братья. Услуги нотариуса, адвоката и поверенного”. Вероятно, филиал музея, решила я, этакая древняя нотариальная контора, судя по стилизованной под старину вывеске со следами патины.
Глава 3, в которой вход вел со двора
Вход в нотариальную контору вел со двора. Я поднялась по деревянной лестнице на второй этаж и очутилась в коридоре с претензией на элегантность и со стульями, попавшими сюда явно после того, как они послужили баррикадой коммунарам.
На окне прилежно вылизывался рыжий кот, и от его присутствия мне сразу сделалось гораздо спокойнее. Я давно заметила, что встреча с любым животным, а особенно с кошкой, всегда сулит мне удачу в скором времени. Правда, с определенной обидой на судьбу я подумала, что все равно попала к нотариусу, а раз уж попала, стало быть, неизбежно придется составлять завещание. Дверь, выходившая в эту “приемную”, украшала новенькая табличка с надписью “А. Накорню, нотариус”, что явно противоречило уличной вывеске.
Я слегка растерялась. Нотариальная контора в моем представлении — деловитые посетители в приемной, снующие клерки, шкафы, набитые документами… А тут — несколько жалких стульев и, если не считать кота, никого! Постучаться к А. Накорню, нотариусу? Вдруг там тоже никого нет, и вообще никого нет, кроме этого кота?
Я присела на один из стульев, он предупредительно скрипнул и начал медленно разваливаться. Я резко вскочила. Кот потянулся и зевнул. Дверь кабинета А. Накорню, нотариуса, открылась, оттуда вышел унылый высокий худой мужчина лет пятидесяти, равнодушно скользнул глазами по моему лицу и вдруг посмотрел внимательно — словно мы уже встречались и он знает обо мне что-то совсем малоприличное. Я выдавила улыбку, а он повернулся ко мне спиной и заскрипел лестницей. Кот еще раз зевнул, выгнулся арочкой и лег на бок. Дверь кабинета снова распахнулась, и симпатичный молодой человек приветливо произнес:
— О, мой первый клиент! Заходите, мадам.
— Я по поводу завещания.
— Завещание, отлично, присаживайтесь, мадам…
— Мадемуазель Бриссон. — Я с опаской присела, памятуя о стульях в приемной.
А. Накорню, нотариус, вытащил из стола какие-то бланки и вопросительно посмотрел на меня. Признаюсь, я с трудом выдержала его взгляд, окончательно оробев от показавшейся мне в ту минуту полной нелепости своего намерения.
— Знаете, мадемуазель Бриссон, вы мой первый клиент, — радостно сообщил он и доверительно добавил: — Я только что купил эту контору у ее бывшего владельца.
— Он только что вышел от вас такой грустный, — заметила я, чтобы сказать хоть что-то.
— Нет, это был мсье Зигрено — работник прежнего хозяина. Он, видите ли, рассчитывал, что патрон сделает его компаньоном, а затем передаст ему контору. Но тот не оправдал его ожиданий. А мне стало жаль старика Зигрено, тем более что он в курсе всех дел, я и предложил ему работать на меня. Между прочим, мадемуазель Бриссон, наша контора имеет древние традиции. Я покажу вам одно курьезное завещание, которому по меньшей мере полтысячи лет. — Он вытащил из сейфа какой-то ларчик. — Представляете, невероятное наследство, замки по всей Франции, а наследник все не объявляется…
— Разве завещание не является конфиденциальной информацией? — скрывая смущение, спросила я учительским тоном.
Он растерялся и сунул ларчик на место.
— Вы правы, глупо создавать себе рекламу таким способом. Так что вы собираетесь завещать? Дом, землю?
— У меня нет дома. — Я снова ощущала себя виноватой.
— Значит, акции и ценные бумаги?
— У меня нет акций…
— Коллекцию, драгоценности? — Он явно старался мне помочь. — Фамильные реликвии?
— Да, — облегченно выдохнула я и дерзко показала на свои серьги, — бабушкины…
Такой реакции я не ожидала!
— Они действительно ваши? Обе? — Он смотрел на меня так, как если бы это были не серьги, а два лично мною прирученных дракона.
— Серег всегда бывает две…
Он кинулся к сейфу и снова извлек ларец.
— Он же принадлежит вам, мадемуазель Бриссон, как вы узнали, что он в моей конторе? Зачем шутили со мной, зачем придумали какое-то собственное завещание, когда пришли за этим? — А. Накорню, нотариус, явно обиделся. — Как же я сразу не догадался, услышав вашу фамилию Бриссон! Ведь когда-то замком Шенонсо владела Катрин Брисоне, ничего удивительного, что за столько веков фамилия несколько изменилась… Простите, а как ваше имя, мадемуазель Брисон… е?
— Катрин, честное слово. Но при чем тут мои серьги и ваш ларец с замками по всей Франции?
— Мадемуазель де Брисоне, ах, мадемуазель де Брисоне! — повторял он, протягивая мне свое сокровище.
В крышку ларца была вставлена фигурка — точная копия моих серег, а внутри лежал пергаментный манускрипт. Он выглядел таким древним, что я побоялась взять его в руки. Но нотариус ловко развернул его на столе и сбивчиво заговорил:
— Видите, верх пергамента совсем истерся и имя составителя завещания разобрать уже практически невозможно, но совершенно отчетливо читается, что вручить его следует тому, кто предъявит хранителю, то есть мне, два таких же знака, как на крышке ларца. Вы и есть тот человек! И вы, мадемуазель де Брисоне, — ему очень нравилось называть меня именно так, — насколько я понимаю, наследуете замок завещателя со всеми его сокровищами! Видите ли, мадемуазель де Брисоне, тестамент, то есть завещание, составлен на латыни, и мои скромные школярские познания позволили мне сделать его перевод на современный язык. Не сочтите дерзостью, благородная мадемуазель де Брисоне, я предложу вам мой весьма посредственный перевод сих строк… То есть сих сохранившихся строк, некоторые, изволите видеть, не пощадило время…
