Николь бросила взгляд вниз, на себя, и краска залила ее щеки. Коротко кивнув, она испарилась, унося Холли, грязный тазик и свой волшебный бюст.
Он прогнал из головы последнюю мысль и занялся дочкой. А Николь, в чистой рубашке и в банном халате, вернулась гораздо раньше, чем он мог мечтать. А где же Холли?
— Спит как младенец!
— Но как? Как тебе это удалось?!
Она пожала плечами, но в глазах плясали чертики.
— Ну, что я могу сказать? Женщины — такие женщины!
Ее поддразнивания зажгли внутри его какой-то огонек. К тому же она вошла в сопровождении явственного клубничного аромата, слегка заглушившего неприятный запах, стоящий в комнате.
— Так, Эллу надо искупать, а кровать перестелить. — Николь говорила, а сама тем временем проворно и ловко стягивала с Эллы пижамку. — Я уже наполняю ванну, а ты сильнее меня, так что…
Кейд отнес девочку в ванну и вымыл ее. Когда они вернулись в спальню, постелька была уже перестелена, а Николь держала наготове чистую рубашечку. Он бережно уложил ребенка в кровать. Чувство вины терзало его.
Николь склонилась над кроваткой:
— Солнышко, я хочу, чтобы ты выпила три глоточка воды.
— Мне не хочется! Меня снова вырвет!
— Милая, разве я когда-нибудь тебя обманывала?
Элла покачала головой.
— Так вот, обещаю, тебе станет легче от водички.
Элла наконец согласилась, но при этом после каждого глотка начинала давиться и кашлять. Кейд смотрел на происходящее с ужасом и в то же время не переставал восхищаться той комбинацией терпения, твердости и нежности, какую представляло собой поведение Николь.
— Спой мне песенку! — капризным голоском приказала Элла.
— Сперва папа приглушит свет, а ты ляжешь и закроешь глазки.
— Ну ладно уж.
Кейд сделал, что было велено, а потом вытянулся рядом с Эллой, прислонившись спиной к изголовью ее кровати. Он нежно гладил дочь по головке, убирая со лба тонкие волосики. Николь пристроилась на другом конце кровати. Она вдохнула поглубже и запела колыбельную — негромко, но глубоким, чистым голосом. Песня убаюкивала Эллу и, кажется, усыпляла и того злобного зверя, что грыз Кейда. Он закрыл глаза, и слушал, и поражался, как прекрасен ее голос.
Песня закончилась. Они еще посидели в тишине. Прикосновение к его руке заставило Кейда распахнуть глаза. Приложив палец к губам, Николь вывела его из комнаты. Элла спокойно спала. За дверью Николь наклонилась и подхватила с пола горку смятого детского постельного белья.
— Спокойной ночи, Кейд, — сказала она и ушла.
Спокойной ночи? Уже? Нет. Он пошел за ней, надеясь, что они идут в кухню, но она зашла в прачечную и загрузила стиральную машину. Кейд поставил чайник и подстерег ее на выходе.
— Чайку?
Она замялась, глаза ее блуждали по его лицу. Наконец согласно кивнула:
— Что-нибудь травяное…
Кейд заварил им обоим по чашке мятного чая, хотя сам терпеть его не мог. «В качестве епитимьи», — подумал он, щедро насыпая себе мяты.
— Мне так стыдно, — пробормотал он, когда они сели за стол друг напротив друга. — Ты меня предупреждала. А я вел себя как идиот.
— Мы все учимся на своих ошибках, так что не пили себя.
Кейд вскочил.
— Я должен заботиться о них, защищать их, а сам, из тупого упрямства, им навредил! Бедные малышки. Не повезло им с обоими родителями… Я вечно порчу им все, что…
— Ах, куда же я задевал свою власяницу?! — воскликнула вдруг Николь с такой издевкой и малейшим отсутствием сочувствия, что Кейд ушам не поверил и плюхнулся на свой стул в полнейшем шоке. — Хватит изображать мученика! — Голос ее еще был полон сарказма, но глаза смотрели уже сочувственно. — Да ты пойми. Совершенно не важно, сколько подарков ты им подаришь, сколько волшебных огней засветишь, сколько шоколада скормишь. Ничто никогда не заменит им мать! Ты не сможешь компенсировать то, что она сделала, как ни старайся.
А ведь он и сам чувствовал это. Горькая правда. Он закрыл глаза.
— Кейд?
Он посмотрел на Николь. Доброта, нежность, сочувствие, светившиеся в ее взоре, смягчали жестокость ее слов.
— Кейд, эта схватка уже проиграна. Брось ты это. Сосредоточься на другом. Пусть они просто будут уверены в твоей безусловной любви. Для этого надо лишь делать то, что ты и так делаешь. Надо быть всегда вовлеченным в их жизнь. Как можно чаще давать им возможность побыть со всей большой семьей. Чтобы здесь, в «Ваминда-Доунс», был не просто дом — чтобы это было настоящее семейное гнездо, надежное и родное.
— Должно быть что-то еще, что я мог бы для них сделать!
— Есть кое-что. Ты, например, можешь перестать винить себя в том, что произошло между вами с Фрэн. Как, по-твоему, должны справляться с ситуацией твои дети, если ты сам никак с ней не смиришься?
Он не знал как. Он, черт возьми, хотел кричать, плакать и бить посуду. Но Николь такого не заслужила.
— Знаешь, Кейд, гораздо лучше, когда у тебя есть хотя бы один родитель, который зато всей душой на твоей стороне, чем целая парочка, но постоянно критикующая или же вообще абстрагирующаяся и занятая только своей жизнью… А в этом смысле Элле и Холли как раз повезло.
Это точно! Она-то знает, о чем говорит. Неудивительно, что семью ей заменяли друзья. И неудивительно, что предательство Брэда и Дианы просто-напросто разрушило ее мир.
— Элле и Холли вообще во многом повезло, Кейд.
А ведь, пожалуй, она права. Он заговорил:
— Они здоровы… ну, то есть… обычно они здоровы. У них есть бабушка, тетушка и братья, которые их обожают. И… и «Ваминда» — прекрасное местечко для жизни!
— И у них есть ты. — Ее голос согрел его. — Знаешь, Элла очень хорошо адаптировалась, а это твоя заслуга. Уход Фрэн нанес ей травму, но она — жизнерадостная девочка с устойчивой психикой. Она не прилипчива. Не просыпается с криком по ночам, ее не мучают кошмары и не грызет тревога, если тебя нет рядом.
— Мы через все это прошли. Наверное, я должен просто больше верить в Эллу и Холли.
— И в себя!
Они встретились глазами.
— Спасибо тебе.
Они улыбались друг другу. Взгляд Николь скользнул к его губам. Оба замерли от охватившего их желания. Но она отвела взгляд. Затем встала, ополоснула свою чашку.
— Пойду я спать. — В дверях она обернулась. — Слушай, не мог бы ты утром сказать Джеку, что я не приду кататься?
— Само собой. Тебе нужно поспать.
Она засмеялась:
— Завтра дети будут ходить на головах. Какое там поспать — нужно держать ухо востро! Вполне возможно, они еще и проснутся раньше обычного.
Ему было неприятно сознавать, что за его вчерашнюю дурость Николь будет расплачиваться все двадцать четыре часа. Хотелось попросить прощения еще раз, но он уже боялся, что она снова начнет про власяницу или назовет его королем мелодрамы.
