Итак, именно Оболенский привез письмо Нарышкину с разрешением возвращаться домой. Василий Федорович принял его с распростертыми объятиями и пригласил к ужину, выяснив, что им предстоит совершить возвращение домой вместе. Василию Федоровичу показалось, что стоит установить дружеское общение с этим молодым человеком, и ужин он счел для этого самым подходящим поводом. Василий Федорович пообещал князю познакомить его со своею дочерью и послал за Наташей.
— Вот, дочка, позволь тебе рекомендовать князя Серебряного-Оболенского Федора Ивановича, — проговорил при этом Нарышкин.
Девушка сдержанно поклонилась в ответ на поклон князя Федора, который незамедлительно преклонил перед Наташей голову, едва увидел ее.
— А это дочка моя — Наталья Васильевна, — продолжал Василий Федорович.
— Весьма польщен знакомством, — ответил Оболенский.
Как она была хороша! Черные кудри, ниспадающие волною к тонкой талии, гармоничные черты лица, пламенные уста и ярко блестящие глаза, выдававшие натуру живую, так очаровательно сдерживавшуюся хорошими манерами, — все это было просто чудно. Князь Федор, замерев от восхищения, едва не потерял дар речи, но вовремя спохватился.
Наташа же, в свою очередь, также с интересом вглядывалась в первого соотечественника, которого видела воочию. Он показался ей весьма приятным и симпатичным молодым человеком. Она не могла не заметить, какое произвела на него впечатление, и это втайне польстило ей. Наташа, однако, ничем не выдала своего знания и скромно потупила взор.
Затем Федор Иванович сказал Нарышкину, что с удовольствием составит им компанию и, более того, найдет охрану для такого сложного и опасного путешествия, а Василий Федорович с удовольствием принял это предложение. И новые знакомые распрощались, чтобы утром встретиться вновь и окончательно договориться о совместном возвращении на родину.
Экипаж, сопровождаемый несколькими вооруженными верховыми, медленно въезжал в город Ригу, в пределы Российской империи. Здесь путешественники должны были передохнуть и освоиться с пребыванием своим в пределах родины. У Оболенского же тут было то самое дело, о котором мы упомянули выше.
Наташа, полная впечатлений от путешествия по Европе, с огромным интересом вглядывалась в новый город и в новую страну, столь отличные от родной ей Италии. Немало интересного узнала она за время путешествия от Оболенского, который с удовольствием поведал спутнице о нравах и обычаях российских вообще и русского двора в частности, разумеется, опуская кое-какие детали, неуместные в разговоре с девицей.
Молодые люди, несмотря на разницу в возрасте, которая составляла десять лет, и несмотря на разницу в жизненном опыте за время пути прониклись к другу симпатией. Но какая может быть симпатия у молодых людей? Князь попросту уж был почти влюблен, Наташа же была очарована невиданными светскостью манер и необычайностью характера, которые предстали в этом человеке. Она увлеклась молодым человеком и в последнее время часто вспоминала слова отца о том, что ей надо когда-нибудь да выйти замуж. Но влюблена Наташи все ж не была…
А легкое увлечение князя разгорелось пожаром: необходимость видеть именно Наташу рядом, царить в ее мыслях, обладать ее вниманием и быть в ее жизни главным — вот что сделалось насущной необходимостью для Оболенского. Было ли это возможно? Как знать… Но князь Федор не привык сдаваться, и препятствия в любви, как и в любом другом деле, заставляли его действовать и искать способов добиться победы.
В Риге князь должен был встретиться с бароном фон Эйленгофом, к которому имел тайное поручение из Санкт-Петербурга. Дело было крайне деликатное и сложное. Касалось оно Польши и вечных интриг, вертевшихся в дипломатических головах аж трех государств: России, Пруссии и Австрии.
Готовилось некое событие, частью которою должен был бы стать барон Эйленгоф. Серебряному-Оболенскому было поручено встретить барона, обсудить с ним некоторые подробности и привезти Эйленгофа в Петербург, если князь сочтет это возможным.
Федор Иванович с Эйленгофом встретились, обсудили все свои дела, и барон был представлен Нарышкиным. Василий Федорович и Наташа приняли его любезно. Поскольку Эйленгоф также следовал в Петербург, то с этого момента путешествующих стало уже четверо.
Прошло еще несколько дней, и спутники прибыли в столицу.
Василий Федоровичи Наташа расстались со своими добровольными попутчиками при въезде в Санкт-Петербург. Нарышкины распрощались с Оболенским и Эйленгофом и отправились в дом, который принадлежал старому Семену Петровичу Нарышкину.
Молодые люди отправились на квартиру, которую всегда нанимал Оболенский и которая, как князь знал, уже ждала его.
— Где лавр да мирт, а тут квас да спирт, — пробормотал князь Федор, обозревая раскинувшееся перед ним пространство города.
Стоило оглянуться по сторонам, и становилось заметно, что европейская цивилизация осталась далеко позади. Хотя Петербург был имперской столицей, но то, что находился он в России, накладывало свой отпечаток на это творение державной воли. И дело было даже не в том, что город как-то особенно отличался от своих европейских собратьев. Нет. Люди, ходившие по его улицам, атмосфера — все было другим. По лицу Эйленгофа почти ничего нельзя было прочесть, кроме одного: страдания по оставленной чистенькой и аккуратной, мощеной и черепичной родине.
Но оставим молодых людей разбираться со своими впечатлениями и устраиваться на новом месте, а сами обратимся к Наташе. Войдя в богатый дом Семена Нарышкина, украшенный, как ему и подобало, со всей возможной роскошью, доступной и необходимой столь высокородному семейству, она обомлела. Итальянская вилла и вполовину не была так роскошна, как этот петербургский дом. Да что там! Это был не дом, а истинный дворец.
Навстречу им вышел хозяин. Он крепко обнял племянника и едва не расплакался. Потом посмотрел на Наташу и, улыбнувшись, сказал:
— Рад видеть тебя в этом доме, Наталья Васильевна. Надеюсь, что жизнь здесь принесет тебе удовольствие и счастье, — добавил он несколько печальным тоном.
Девушка нерешительно приблизилась к высокому и мощному старику и сделала реверанс.
— Ну что за обычай такой — реверансы деду делать? — рассмеялся Семен Петрович. — Дай обнять тебя, внучка!
Затем Семен Петрович стал расспрашивать ее о дороге, о жизни в Италии и удовлетворенно кивал головой на ее ответы.
— Да ты по-русски говоришь лучше многих столичных дам. Это хорошо, — сказал Семен Петрович.
