так, будто прислуге не полагается плакать.
— У меня аллергия, — отрезала я.
Он сунул руку в карман своих брюк:
— Вот, возьмите. Это моя визитка.
— Зачем она мне? — я покосилась на карточку.
«Наверняка, надеется, что напишу свой номерок на обороте? А ещё лучше цену! Такие, как он, просто так не сползают с Олимпа».
— Есть у меня дурная привычка. С тех пор, как их распечатали, всем раздаю, — сказал он уверенным тоном. Был уверен — возьму.
Визитка лежала, маня прикоснуться. Но я не стала её поднимать.
— Спасибо, — ответила вежливо.
И, поставив тарелки, ушла.
Но визитка меня отыскала. Она обозначилась в счёте, между купюр. Картон цвета слоновой кости, на котором написано имя. «Таруханов Марат Даниярович» и телефон. А кто он такой, этот странный Марат, что раздаёт всем визитки?
«Банкир», — обращался к нему собеседник. Надежда забрезжила, но тут же погасла. Ну, банкир, ну и что мне с того? Ведь он не волшебник! В фантазиях я представляла себе, как выясняется вдруг — именно он есть тот самый владелец банка «Вета». А я прихожу к нему и прошу мне помочь. А он предлагает мне деньги в обмен на услугу…
Вот только я не Деми Мур, и навряд ли какой-то банкир возжелает меня за подобную сумму. А уж если бы и возжелал, то я бы ему отказала!
Когда мне пришла мысль взять кредит на себя, я решила ни с кем не делиться. Пошла прямиком в бухгалтерию нашего ресторана. И попросила оформить мне «справку с работы».
— На кой она тебе, Ловыгина? — спросила бухгалтер.
— Надо! — ответила я.
— В банк что ли? — хмыкнула женщина. С высоты своих прожитых лет, она оглядела меня, — Не получится.
— Почему? — я нахмурилась.
— Ты у нас по временному договору работаешь, — объяснила она.
— Ну и что, — пробурчала обиженно. Хотя уже знала ответ. Не дадут!
Бухгалтерша сжалилась:
— Тебе много-то денег надо? Можем оформить в счёт заработной платы.
Я прикинула… Сколько зарплат мне придётся отдать?
— Нет, спасибо. Не надо, — и вышла, отбросив затею.
Я честно думала тебе рассказать. Мне было страшно за маму. Но одновременно стыдно. Почему-то казалось, ты бросишь меня. А ещё хуже — начнёшь помогать! Сам влезешь в долги. Я ведь знала, ты можешь пожертвовать многим. Кроме любимой работы, любимой семьи и… любимого мотика. Хотя, его цена была слишком мала. По крайней, в денежном эквиваленте.
В начале лета случилось несчастье. Отец поднимал в автосервисе что-то и так надорвался, что слёг. Врач сказал — позвоночная грыжа. И риск инвалидности очень велик! Мать суетилась, водила к нему массажистов, покупала вонючие мази и мастерила компресс. Он лежал неподвижно весь день. Ведь покой был прописан.
— Танюша, я так захирею совсем, — тревожил он маму и звал меня, чтобы встать.
Передвигался он тяжко и медленно. Вздыхал и кряхтел. Боль была сильной настолько, что прогулка из спальни на кухню лишала его мотивации двигаться. Папа садился на стул и курил у окна. Благо этаж невысокий! И видно не только назойливых галок, но также людей…
Он сидел, улыбаясь в усы, восходящему солнцу. Реагируя хмурым смешком на проказы детей. Я молчал очень долго. Мы как будто забыли об этом событии, что, по сути, внесло в нашу жизнь непривычный разлад. Еда стала проще, подарки без повода вовсе исчезли. А деньги исправно ложились на счёт неизвестно кому.
Как-то раз я присел рядом с ним и промямлил:
— Прости меня, пап.
Эти слова прорвались изнутри с неожиданной болью. Я будто носил их в себе. А озвучить не мог.
— Ничего, всё пройдёт, — ответил он мудро.
Всё — это долг? Или… ты? Я не хотел, чтобы ты «проходила». И осторожно спросил:
— Ты о долге?
— Я о любви, — папа вздохнул, затянулся.
Мне стало обидно. С чего он решил? Ведь любовь не проходит. Я знаю.
— У тебя ж не прошла, — ответил я резко. Даже резче, чем мне бы хотелось.
Папа долго смотрел в пустоту. Взгляд застыл и померк.
— Страсть прошла, — рассудительно выдохнул он, — Но ведь что-то осталось.
Я подумал тогда, что моя страсть к тебе не пройдёт. Только станет сильнее.
— Я любил её, очень, — добавил отец.
Мой голос обрёл равновесие:
— Маму? — озвучил я, — Или…
«Её», — хотел указать на гостиную, где тёть Таня смотрела сериал. Она — моя мать! А другая, по имени Алла, всего лишь меня родила.
Отец не ответил. Как будто не слышал вопрос. Но тихо сказал:
— Я не хочу, чтобы ты думал плохо о ней. Она была светлой, живой. Она и сейчас остаётся живой. Для меня.
Он замолчал. И мне стало неловко! Я понял, любовь не прошла. Он носил её всё это время в себе. Он любил её всё это время…
— А жена твоя знает об этом?
— О чём? — спохватился отец.
Я поднял глаза:
— Обо мне.
У него по лицу пробежал электрический ток. Губы сжались, на лбу обозначились складки.
— Думаю, да.
— Думаешь? — я уточнил.
Он опять посмотрел в пустоту. Будто там, в тёмных сумерках летнего неба искал подходящий ответ.
— Мы никогда не говорили об этом. Я не знал, как смогу рассказать. К тому же, когда Аллы не стало, она сразу тебя приняла. И сказала, что ты — её сын.
Я улыбнулся печально. Выходит, что той, кого он любил, судьба подарил ребёнка. Но растить его выпало той, которой детей не дано.
Тут свет зажёгся. Мы встрепенулись, как по команде подняли глаза.
— Чегой-то вы тут в темноте? Шушукаетесь? — мама стояла, закутавшись в шаль. Шаловливая и молодая! Я всегда восхищался её оптимизмом. Улыбкой. И яркой курчавой копной светло-русых волос.
— Обсуждали, что подарить тебе на день рождения, — отец подмигнул мне.
— Да когда он ещё? — мать поправила волосы.
— Ну, есть время подумать, — добавил отец.
А я в тот момент озадачился мыслью: как сумею поздравить обеих? Ведь в июне и ты родилась…
Я думал, поездка на море будет подарком. Я копил на неё целый год! Но заначку пришлось обнародовать. И теперь я боялся тебе рассказать. И поэтому, лежа, однажды в обнимку, принялся рассуждать о другом. О проблемах, долгах, конкурентах, что хотят обанкротить отца.
Навыдумывал всякого! Стыдно припомнить. А ты не расстроилась даже, не стала меня упрекать. Только прижалась теснее, вросла в меня всем своим трепетным тельцем. Всей своей хрупкой душой.
— Всё наладится, — от этой фразы я с трудом удержал подступивший комок.
— С морем облом, — выдохнул ожесточённо.
— Глупости! — фыркнула ты.
Моя милая, нежная
