Беспросветным.
В эти часы, дни, я любил её не только, как женщин, но и как мать своего сына. Как любят и восхищаются Мадонной. Она стала для меня светом, Божеством, перед которым мне хотелось опуститься на колени.
Я это сделаю, но позже. Всё будет позже.
И в этой фразе главное — первая её часть. Всё будет. У нас троих.
Теперь уже троих. Отныне и навсегда.
Эпилог
Марго
— Мама, у меня кровь! Я упал, — сын был ещё мал, но я уже научилась сдерживать в себе «сумасшедшую мамашу» и позволять ему совершать первые ошибки.
— Или сюда, поцелую коленку и помажу, — стараясь сохранять спокойствие, ответила я.
Отложила кухонное полотенце в сторону и, сняв передник, достала аптечку.
Ромка сидел на полу с разъехавшимися в сторону коленями, он походил на расстроенного пингвинёнка, и я сдерживалась, чтобы не начать причитать по поводу разбитой коленки.
Четыре года — это уже личность!
Мне приходилось постоянно себе об этом напоминать и держать в узде ту сумасшедшую мамашу, которая сидела внутри и пыталась предусмотреть всё на свете. И дождь, и снег, и боль от разбитых коленей.
— Мама, у меня кровь! — глаза у Ромы расширились от ужаса, губёшки дрожали, но он сдерживался и не плакал.
Мы с Михаилом никогда не ругали его за слёзы, но сын, видно, родился с внутренним кодексом, не позволявшем плакать по пустякам.
Вот и сейчас, когда я обрабатывала ссадину, он только морщился и вздрагивал. А я дула и читала стишки, которые первыми пришли в голову. Развитию сына я уделала много внимания.
«Даже слишком много», — считал муж и посмеивался над моей теорией, что склонности надо развивать с детства.
Достаточно было одного слова Михаила, чтобы я внутренне притормозила и посмотрела на себя со стороны: не давлю ли на ребёнка, не слишком ли много от него хочу.
Когда он родился, в тот миг, когда я поняла, что стала мамой вопреки всем прогнозам врачей, пообещала себе, что не задавлю своего сына гиперопекой и повышенными ожиданиями.
Поэтому старалась каждый день, проснувшись и на цыпочках подойдя к детской, чтобы послушать его дыхание, благодарить бога за оказанную милость.
За счастье быть женой того, кого люблю, и матерью прекрасного здорового сына.
Больше я ни разу не забеременела. Но и угроза онкологии после родов отступила. Я кормила сына грудью, не взирая на то, что могла бы перейти на лучшую адаптивную смесь, как здесь принято.
Я была сумасшедшей женой и мамашей. Загоняла приходящую помощницу по хозяйству, чтобы та тщательнее протирала плинтуса и ламинат.
Даже швы плитки на кухне лично чистила старой зубной щёткой, а на все замечания Михаила отвечала, что если он будет мне в этом препятствовать, втихаря возьму его щётку из ванной, а потом поставлю обратно.
В этой бочке сладкого семейного сиропа была и ложка дёгтя. Как же без неё!
Отец так и не пожелал видеть внука. Сухо поздравил меня по телефону и сказал, чтобы берегла себя и не вздумала рожать ещё.
Думала о себе и, если что, двери моего прежнего дома всегда для меня открыты. Конечно, только для меня и сына, его он ещё стерпит, так и заявил, но не мужа.
«Возвращайся, когда бросишь его», — сказал он напоследок и добавил, что будет этого с нетерпением ждать.
На этом тогда мы и разошлись по разные стороны. Про тот разговор я Михаилу не сказала, он же не стал говорить, что ездил к отцу накануне моих родов!
Так мы и жили. Когда Ромке исполнился год, я прислала на почту отца фото внука, но он ничего не ответил.
На мой день рождения он присылал сухое поздравление и какое-нибудь ювелирное украшение. Я могла бы встать в позу и гордо отсылать их обратно, но видела: каждое сделано на заказ. Значит, он не просто откупался, а хотел сделать мне приятное.
Так, как умел.
В очередную годовщину смерти мамы я всё-таки решилась позвонить снова. Холодная война подзатянулась и мешала мне чувствовать себя абсолютно счастливой.
— Приезжай как-нибудь. Одна, — упрямо твердил он. — На пару дней.
— Если и приеду, то только с сыном.
— Нет, так не надо, я пока не готов.
И наше общение снова прекратилось на пару лет.
Михаил только молча обнимал меня, когда замечал, что я грущу. Если бы я сказала, что хочу съездить в Москву, он бы безоговорочно отпустил, но я тоже решила проявить упрямство. В конце концов это наша общая семейная черта!
На четвёртый день рождения Ромки отец сдался и попросил прислать видео с ним. Так что лёд тронулся, уверена, через год-второй мы вместе поедем в Москву. Возможно, даже втроём.
А пока я сидела на полу рядом с сыном и гладила его ушибленную коленку. Намазанная зелёнкой и ранозаживляющей мазью сверху, она болела всё так же сильно, как и в тот миг, когда была поранена. Но это ничего, я дула на ранку, и Ромка пытался улыбаться, чтобы не расплакаться.
— Мальчики не плачут, — говорил он в ответ на моё предложение немного поплакать вместе.
— Кто тебе об этом сказал? Папа?
— Так все говорят. И в саду, и няня Берта.
Я обняла сына и тихонько засмеялась.
— Ты надо мной смеёшься?
— Нет, что ты! Я очень тебя люблю, — ответила я, целуя светлую макушку. — И запомни: иногда плачут все. И мальчики, и девочки. И хорошие, и плохие. Это не стыдно.
Вряд ли сын понял, о чём я говорю. Вскоре он успокоился и совсем забыл о маленьких бедах.
Он поймёт позже. Как и то, что слёзы проходят, и за ними приходит счастье.
Заслуженное, выстраданное и такое родное!
Моё, и я его никому не отдам!
