Мы в полном молчании поднялись на мой этаж. Я была страшно напряжена, и он, по-моему, тоже.
Мы зашли.
— В комнату или…
Он вдруг резко притянул меня к себе и хотел поцеловать, но я вывернулась.
— Давай сначала поговорим. Вдруг тебе потом не захочется целовать меня. — А в голове моей идиотской билось: «Дура честная. Так бы хоть на одну ночь стал твоим…»
Глаза у Виталия сузились, губы сжались в две белые ниточки.
— Ты с этим говнюком спала?
Я вспыхнула:
— За кого ты меня принимаешь! Дело совсем не в этом! Он, конечно, очень хотел, но я отказалась… то есть, не совсем отказалась, потому что мне нужно было сегодня работать в клубе, вот я от карты сразу и не отказалась и… — Я осеклась. Господи, что я несу!
Он продолжал внимательно смотреть на меня.
— Яснее, пожалуйста. Было или не было?
— Да говорят тебе, не было!
Губы его расслабились и, наконец, обрели цвет.
— Слава богу! Иначе я бы его вообще убил. Так в таком случае что ты мне собираешься рассказать?
— Сядь! — втолкнула я его в комнату — Собственно, это в какой-то мере касается и того, как я познакомилась с Димой.
Он опять напрягся.
— Только, Виталий, договоримся: пока все не скажу, не перебивай. Потом выскажешься. Хорошо?
— Идет. — Он опустился в кресло, не сводя с меня глаз. — Выкладывай!
И я ему без утайки рассказала все, что я делала, и все, о чем думала, после того, как мы с ним последний раз поссорились. В лицо ему смотреть не могла. Пока говорила, в окно глядела.
Потом повернулась. По лицу Виталия ходили желваки. И губы опять стали белые. Он поднял на меня тяжелый взгляд.
— Собираешься это публиковать?
— С ума сошел? Я ведь когда влезла в эту историю, ничего не знала. А теперь ни за что на свете! Если только ты сам не захочешь.
Он покачал головой.
— Не захочу. Эта часть моей жизни умерла. Не будем тревожить Людин покой.
— Ты сильно ее любил?
Он отвел от меня глаза и кивнул.
— Только все было против нас. И родители, и время. А я был тогда молодой, глупый, слабый. Страшился взять на себя ответственность.
— Но все-таки вы поженились.
— Тайком. Ни одна живая душа не знала. Пошли в загс, расписались и… струсили. Надеялись потихоньку родителей подготовить. А пока каждый вернулся к себе домой. Хотя, если родители наши за шесть лет не смирились, что могли изменить несколько дней? Уходить нам надо было от них в собственную жизнь. Но мы, как назло, оба были домашние, неприспособленные ни к чему, и родителей каждый своих жалел… В итоге Люда оказалась сильнее меня. Рассказала своим. Поругались они страшно. Она покидала в сумку какие-то вещи и выскочила из дому, ко мне побежала. Тут ее машина и сбила… — Он помолчал. — А я, гад трусливый, своим так и не осмелился признаться. Мать до сих пор не знает. Людины родители меня даже на похороны не пустили. Вот такое я, Настя, чудовище. Так что, кто кого не захочет целовать, еще большой вопрос.
— И ты столько лет носил это в себе? Никому не рассказывал?
— Я не мог. Понимаешь, немыслимо признаться в этом ужасе.
— Да в чем ты виноват? Это же рок, случайность, несчастный случай. Добежала бы она до тебя, наверняка построили бы свою жизнь. Может, детей родили, а может, уже развелись бы. Весь кошмар в том, что она погибла.
— Из-за меня.
— Почему из-за тебя? Ты ее до такого состояния довел? Нет, ее родители. В конце концов, вы шесть лет встречались. Чем ты им был плох? Не бандит, не алкоголик, мальчик с высшим образованием, из приличной семьи…
— Они считали, я не смогу обеспечить ей должного уровня жизни, сватали ей сына какого-то высокопоставленного знакомого. И сынок был согласен, и его предки, а тут такой пассаж; неизвестно за кого замуж выскочила. Родителям Людиным пришлось бы унижаться и отдуваться перед друзьями. Они и взбеленились.
— Виталий, перестань себя корить.
— Да сейчас уж не корю почти. Просто жалко ее ужасно.
— Потому ты так больше ни с кем… ни на ком…
Он перебил меня:
— Да. Как до женитьбы доходило, будто барьер передо мной возникал, и переступить через него не мог. А потом, будущей жене ведь надо признаться, что был женат. И этого тоже не мог. Сомневался, что меня поймут и простят. И главное, мама… Узнай она спустя столько лет… Это она с виду бодрая, а сердце в очень плохом состоянии. Кардиостимулятор уже два раза меняли.
— А не боишься, что я расскажу? — пошутила я.
Глаза у него предательски заблестели, казалось, вот-вот разрыдается. Но он улыбнулся:
— Нет, ты у меня кремень. Такой компромат на меня держала и ни разу не воспользовалась.
— Я… у тебя?
— Да. А ты разве не поняла? То есть, конечно, если ты против, скажи. Я сейчас же уйду.
— Только попробуй теперь уйти! Вот тогда и выпущу весь компромат!
— Шантажистка, — выдохнул он. — Моя… любимая…
Больше мы долго ничего не говорили. Не до того было. Прогоняли призраков прошлого…
Я проснулась оттого, что Виталий смотрел на меня. Не сон, а явь! Любимые глаза. Любимое лицо. Как долго я не хотела признаваться в этом самой себе!
— Я ведь всю жизнь тебя ждала, — шепотом сказала ему.
Глаза Виталия потемнели.
— Я тоже долго к тебе шел.
Мы потянулись друг к другу, но тут зазвонил городской телефон.
— Ну его. Не подходи, — взмолился Виталий. Я послушалась, однако телефон, едва смолкнув, вновь зазвонил.
— Нет, подойду, — спустила я ноги с кровати. — Мне редко рано утром звонят. Боюсь, что-то случилось.
Схватила трубку. Янка! У меня похолодело внутри. Неужели с Трофимом беда?
— Что у тебя стряслось? — спрашиваю.
— У меня? Это у тебя случилось. Шороха со своим Ливанцевым на всю Москву навели! Вот и решила поймать тебя перед работой, чтобы выяснить всю правду из первоисточника.
— Янка, откуда ты знаешь?
— Инесса из «Желтухи» среди ночи позвонила. Она твой номер телефона забыла и пыталась у меня выведать. Я не дала. Цени! И про Ливанцева молчала, как партизан. Дурочкой прикинулась. Мол, мы с тобой давно не виделись.
— Спасибо тебе! Молодец, Янка!
— Ну-ка, в награду рассказывай подробнее.
— Извини. Сейчас никак не могу.
Она удивилась:
— Что это так?
— Ну… я не одна.
— У тебя там… Ливанцев? — У Янки аж голос сел.
— Именно.
Пауза, а затем совсем хрипло:
— Ну ты, Настена, даешь. Не верила, что у вас так закончится. Поздравляю. Ладно. Освободишься, позвони.
— Обязательно. Только, Янка, умоляю: держи рот на замке!
— Обижаешь. По-моему, мы давно с тобой дружим.
— Да я просто на всякий случай.
