секунд, чтобы вникнуть в суть.
“Спасибо за помощь. Буду должен”.
От брата я знаю, что с ним все хорошо. Его прооперировали за два часа, и он пришел в себя утром. Бодрый и выспавшийся. Его выписали вчера, но я не стала звонить ему и просить взять себе ребенка. Не стала, и все. Мы не договаривались насчет выходных, если на этих выходных он захочет увидеть сына, может просто написать.
Новый формат нашего общения меня нервирует. Общаться с ним так, будто он старый друг… я не знаю чего хочу. Я бы предпочла вообще его не видеть. Когда он рядом, я не могу связно думать…
Переведя глаза на цветы, поджимаю губы и думаю, что с ними делать.
Понятия не имею, что конкретно он помнит. Он был так плох, что ему простительно вообще ничего не помнить. Для меня это было бы идеально, но эта записка, как хитрая ловушка, потому что не дает никакого четкого понимания, за что конкретно он меня благодарит.
Я не хочу гадать, сделал он это специально, или нет, и то и другое очень в его стиле.
Размер букета настолько вызывающий, что это нельзя просто проигнорировать.
Гигантский букет чертовых хризантем.
Он что, сам его выбирал?
Плевать.
Терзая глазами розовые лепестки, принимаю решение не отправлять их в мусорку. Они безбожно красивые, и я уже влюбилась в них.
У меня нет подходящей вазы. Пятнадцать минут я вожусь с букетом, не зная, куда его пристроить. Это сбивает все мои планы, потому что, даже передав Мишу своему отцу, я все еще не решила эту проблему.
Это просто букет, но даже им Чернышов умудрился выбить меня из колеи. Я выхожу из дома с опозданием. Заставив Камиля ждать десять минут. Я оставила цветы в умывальнике, заткнув слив пробкой, и заказала подходящую вазу на сайте доставок. Ее привезут послезавтра, и до этого момента в моем умывальнике будет жить букет.
– Привет, – говорю, сев в машину. – Я обычно не опаздываю, извини.
Мой голос звучит резковато, потому что я раздражена внезапным бардаком, который посеял мой бывший муж.
– Женщине это простительно, – улыбается Камиль. – А мужчина должен терпеть и ждать.
На нем черное пальто, рубашка и брюки.
Он очень привлекательный. На суховатой подтянутой фигуре одежда сидит отлично.
Мы едем в ресторан, и белье, которое находится под моим платьем – попытка не оставить себе путей для отступления.
– Ты потрясающе выглядишь, – открыто говорит мой спутник.
В его глазах огоньки.
Я улыбаюсь.
– Спасибо, ты тоже, – возвращаю ему комплимент.
– Мужчина должен быть не красивее обезьяны, – посмеивается он. – Как-то так должно быть, нет?
– Я ничего не имею против мужчин, похожих на мужчин, – смеюсь.
Плавно надавив на газ, Камиль трогается.
Мое настроение выправляется.
Запах терпкого мужского парфюма мне нравится. Мне нравится этот мужчина. Он уравновешенный, умный, привлекательный. Находясь с ним рядом, меня не тянет дурить или психовать. Все потому, что рядом с ним моя кровь не бьет по мозгам и не жжет вены, и это отлично.
Пока движемся по городу, Камиль рассказывает о своей работе. Не вдаваясь в подробности, которые могли бы загрузить мою голову. У него отличное чувство юмора.
У гардероба он помогает мне раздеться. Очень галантно и не распуская рук, помогает снять шубу, стоя за моей спиной. В зеркальном отражении я вижу, что его глаза смотрят на меня сверху вниз.
На мне черное платье чуть ниже колена с высоким скромным воротом. Вокруг горла белое кружево воротничка. Я похожа на строгую учительницу, но ярко-красная помада разбавляет серьезность наряда.
Зажав подмышкой сумочку, следую за Камилем и администратором.
В зале полно народу. Гул голосов и запахи еды.
Мой желудок жалобно урчит.
– Я готова съесть сразу второе, – объявляю, когда Камиль помогает мне усесться за стол. – Тебя же это не отпугнет?
– Я буду счастлив тебя накормить, – сообщает галантно.
Улыбаюсь, вскользь осматривая зал за его плечами.
Глаза цепляются за знакомые черты и резко застывают на лице Чернышова.
Чуть заросший щетиной, он смотрит на меня, не оставляя сомнений в том, что давно знает о моем присутствии.
Выражение его лица непроницаемое, но взгляд тяжелый и пристальный.
На нем серый джемпер, обрисовывающий контуры и рельефы мышц груди и рук. Поврежденная рука покоится в перевязке.
В новой концепции наших отношений я бы должна ему кивнуть. Растянуть в улыбке губы. Сделать что угодно. Что угодно ничего не значащее. Любой жест, как будто мы старые добрые друзья. Но я просто смотрю на него в ответ, не шевелясь. Как будто мне снова девятнадцать, и я вижу его впервые.
Эта блажь слетает с меня не раньше, чем в тот момент, когда рядом с его столиком появляется высокая, стройная брюнетка с черными волосами и яркими раскосыми глазами. В зеленом платье, которое второй кожей обтягивает фигуру.
Мне за шиворот будто вылили ушат ледяной воды.
Но даже, несмотря на это, я продолжаю рассматривать женщину, которую он, наверняка, трахает. Серьги в ее ушах и огромный бриллиантовый булыжник на пальце в тон серьгам.
Медленно переведя глаза на Руслана, вижу, что между его густых темных бровей образовалась складка.
Вместо дружеской улыбки мне хочется адресовать ему средний палец.
Отвернувшись, я смотрю на Камиля.
Вслушиваться в его слова мешает понимание, что у меня приступ дезориентации в пространстве.
Почему это так больно, твою мать?!
– Я пойду, помою руки, – встаю со своего стула.
Все время, пока петляю между столиками, стараюсь двигаться медленно и непринужденно, и в этот раз я не бегу. Я не позволю себе бежать. Больше никогда.
Оля
Наши дни
Он ждет в коридоре.
Вытянув вдоль тела здоровую руку и чуть расставив ноги в темно-синих джинсах, занимает собой проход узкого, тускло-освещенного коридора, за которым бурлит жизнь ресторана.
Пяти минут наедине с собой мне хватило, чтобы унять взбесившиеся мозги. Мне вдруг становится легко быть вежливой, но, когда говорю “привет”, холод в моем голосе такой очевидный, что мне понятно – я пытаюсь обмануть саму себя.
Я не смогу с ним дружить. У меня не получается!
Его глаза прогуливаются по моему телу. По груди, ногам. Касаются моих распущенных волос, упираются в мои глаза.
– Привет, – говорит неторопливо. – Отдыхаешь?
– Как видишь, – пожимаю плечом.
– Где Миша? – интересуется.
– У родителей.
За последние годы черты его лица стали тяжелее. Не осталось ничего юношеского. Наверное, мне нужно было не видеть его полгода, чтобы сейчас столкнуться с этим открытием и испытать шевеление где-то в
