class="p1">Я ошибался.
Я все еще могу испытывать волнение, почти как пацан, представляя, что в дверь моей больничной палаты войдет бывшая жена.
Сейчас я не рассматриваю такого формата нашего общения, которого мы придерживались последние полгода. Внезапно он перестал меня устраивать.
Я не до конца понимаю, что собираюсь творить. Собираюсь ли со всего маха шагнуть в находящуюся под напряжением стену, чтобы током мне выбило все пробки, или предпочту воспользоваться своим инстинктом самосохранения, как человек с мозгом и мышечной памятью.
– У тебя борода, – Мишаня кладет на край моего матраса свой пакет и начинает извлекать оттуда гостинцы.
У моего сына очень четкое понимание того, что нужно делать, когда твой близкий болеет.
– Я сегодня не съел свой банан. Отставил его тебе. Вот… – выкладывает на матрас банан. – И мой йогурт тоже. И я купил тебе жвачки…
Глядя на то, как его крошечная рука опять ныряет в пакет, очень старательно прячу улыбку и замечаю, что Романов занят тем же самым: уперев в бока руки, сверху вниз наблюдает за моим сыном с веселой дурковатой заинтересованностью.
– Иди сюда… – убираю в сторону ноутбук.
Протянув руку, маню Мишаню пальцами. Когда оказывается рядом, накрываю ладонью щуплую шею под воротником комбинезона и прижимаю к себе. Чмокнув черноволосую макушку, говорю:
– Спасибо.
Сын хихикает и выворачивается, а я ослеплен пониманием, что важнее его в моей жизни ничего нет.
Я люблю своего сына. Ребенка, которого я делал с полной самоотдачей и вовлеченностью в процесс. Возвращаясь домой в мыле, я трахал его мать, даже когда у меня от усталости слипались глаза. Она целый год не могла забеременеть, носилась по врачам, сдавала какие-то анализы. От меня требовалось только исполнять свои обязанности, и я исполнял без напоминаний. Мне было двадцать пять, и я хотел свою жену так же, как в день нашего знакомства.
Миша терпеливо ждет, пока я съем его банан. Романов делится новостями. О том, что я нахожусь здесь мало кто знает, очередь из посетителей мне не нужна, но я рассчитываю сегодня вернуться домой, а для перевязок найду выезжающего на дом человека.
Когда они уходят, снова остаюсь один.
Человеческий мозг устроен так, что старается сохранять в памяти только хорошее, а от плохого избавляется. В противном случае просто не выдержала бы психика, но у меня всегда с памятью был полный порядок. Я помню все. И хорошее, и плохое.
Помню, как работал по одиннадцать часов в сутки. Даже лежа в постели с закрытыми глазами, я работал. Думая, даже когда сплю. Я знал, что вскарабкаться на вершину в этом городе смогу только с разбега и что попытка у меня будет только одна. К тому времени я получил полное представление о том, как работает система, чего могу в ней добиться и кто мои конкуренты.
Я просто шел к своей цели, отодвинув все остальное.
Свою семью.
Я делал это и для них тоже, хотя моя жена уверяла меня в том, что я ни о ком кроме себя не думаю. Она так на этом настаивала, что в какой-то момент я и сам начал в это верить. В какой-то момент я просто потерял с ней контакт. Она отправляла в мусорное ведро цветы, которые я приносил, наши ссоры стали нашим ужином. Иногда мне хотелось просто выебать ее так, чтобы она два дня просто не в состоянии была в каждой мелочи искать смысл и дерьмо, но в какой-то момент я перестал ее хотеть, потому что просто не знал, как до нее дотронуться.
Я не знаю, что сделал бы по-другому. Для этого мне нужно было понимать, что творится в ее голове, но туда она никогда меня не пускала. Вместо этого она собрала вещи и ушла вместе с нашим сыном.
Это не было неожиданностью. Я собирал свои гораздо чаще, но она собрала свои не для того, чтобы возвращаться. Она от меня ушла. Ушла, измотав так, что страх ее потерять, затмила злость. Я не знал, что мне делать. Неделю я злился и пытался найти выход, в поиске которого она нихрена не помогала. И тогда я решил сделать то же самое – забить на нас с ней здоровенный болт.
Я не оглядывался назад. Каждый раз, когда оглядывался, видел тупик.
Встав с кровати, подхожу к окну.
Моя кровь бурлит. Бесится в венах.
Если я приму решение, пути назад не будет. Последствия будут либо очень печальными, либо наоборот.
Сжав кулак, ударяю им о подоконник.
Оля
Наши дни
– Миша, одевайся, – говорю строго, проходя мимо стола, за которым он сидит. – Дедушка уже выехал.
Закусив кончик языка, сын старательно обводит цветным карандашом застывшего в полете человека-паука. Мой рабочий стол завален его раскрасками и фломастерами. Глядя на склоненную голову, я чувствую шевеление в груди.
Он точная копия своего отца. Настоящая дьявольщина. Еще полгода назад по тому, как он орудует руками, я поняла, что мой сын – левша. Чему тут удивляться? Все закономерно!
– Сейчас! – хнычет он. – Только ногу осталось докрасить…
– Докрасишь у бабушки, – подойдя к комоду, выдвигаю ящик и раздумываю, глядя на свое белье, уложенное в идеальном порядке.
Камиль заедет через час.
Я тысячу лет не просила родителей посидеть с ребенком. Тем более, в середине недели. Мать не была в восторге, зато отец был только “за”. У него хватает свободного времени, ведь он на пенсии уже миллион лет.
Миша останется у них на ночь, а я… где останусь я, не знаю. Я еще ничего не решила.
Когда раздается звонок в дверь, я рычу:
– Миша! Одевайся.
Соскользнув со стула, он несется к дивану, на котором я разложила его одежду.
Стащив с мокрых волос полотенце, забрасываю его в ванную и иду открывать, но на пороге не отец. Это курьер, и у него в руках гигантский букет розовых хризантем в розовой оберточной бумаге.
Безумно красивый.
Я пялюсь на него в ступоре, через порог улавливая тонкий свежий аромат цветов.
– Ольга? – спрашивает парень из доставки.
– Да… – смотрю на него.
– Вот тут распишитесь, – протягивает мне пластиковый планшет с карточкой доставок.
Быстро поставив подпись, забираю цветы. Букет тяжелый. Закрывая дверь, выхватываю закрепленную в центре записку.
Этот почерк я узнаю мгновенно.
Что-то, а почерк у моего бывшего мужа та еще “свистопляска”. Полное игнорирование классического исполнения прописных букв. Твердые печатные знаки с “авторским” подходом, которые легко читаются, но даже несмотря на это, мне требуется пара
