– На бочок, лада… На бочок, – шёпотом приговаривала она. – Так тебе дышать будет легче.
Ночь раскинулась звёздной тишиной, кинжал под подушкой грел руку Дарёны, и дрёма бродила на мягких лапах вокруг постели. Живая темнота дышала в углах, а дрёма-кошка ластилась к сердцу, мурлыча: «Муррр… муррр… Спи, Дарёнушка…» Та и рада была бы уснуть, но странное томление начинало давить на грудь, стоило только закрыть глаза. Тело с холодком проваливалось в пустоту, а на уши наползала жужжащая и шепчущая пелена жути, сквозь которую кто-то грустно и ласково окликал её по имени. Знакомый голос доносился из глубины минувших лет, щекоча сердце смутной печалью:
– Дарёна… Дитя моё…
Подняв голову от подушки, Дарёна обнаружила себя дома, в Звениярском. Детство обступило её пухово-мягкой тишиной опочивальни; рядом посапывали братцы – Радятко с Малом, ещё совсем маленькие, а сама она стала девчушкой из того времени, когда матушка вечерами рассказывала сказки о Белых горах, а отец служил княжеским ловчим и приносил с охоты дичь к столу. В кованом светце мерцала лучина, освещая сидевшего за столом Добродана, усталого и грустного, сцепившего пальцы замком. Сердце ёкнуло, Дарёна поднялась на локте. Страха не было, щемящая тоска звала к отцу – обнять его, запустить пальцы в светло-русые кудри, подёрнутые осенней паутинкой седины, покрывая поцелуями первые морщины на высоком лбу и перекидывая мостик через годы разлуки и отчуждения.
– Батюшка… – Шлёпая босыми ногами по половицам, Дарёна устремилась к отцу, а он, блестя слезинками в светлых глазах, раскрыл ей объятия.
– Дарёнка… Доченька, как же я по тебе истосковался, – шептал он, щекоча дыханием ей лоб и щёки.
Они вытирали слёзы друг другу, смеялись и снова плакали. Лучина трещала, пепел падал в плошку, а в окно заглядывала колдовская ночь, полная летающих огоньков. Отец вынес Дарёну на руках во двор, а она причёсывала пальцами его кудри. Светлячки стекались к ним, собираясь у ног и повисая на травинках; их сияние мягко освещало лица отца и дочери, окутывая их волшебством детского чуда и пропитывая ночь грустноватым, незыблемым покоем.
– Только ты можешь мне помочь, доченька. Только тебе под силу освободить меня, – шептал Добродан.
– Как я могу тебе помочь, батюшка? – спросила Дарёна со струящимися по щекам тёплыми ручейками слёз.
– Приди и коснись меня, – улыбнулся отец, и отблески светлячков наполняли его глаза колдовски-задумчивым хороводом искорок. – Просто коснись, и всё. Больше ничего не нужно.
Дарёна положила ладошку на отцовский лоб, но Добродан качнул головой.
– Не здесь и не сейчас. Это сон, а сделать это ты должна в яви. Возможно, я буду противиться тебе, но пусть это тебя не смущает. Будет трудно, но ты справишься. В тебе есть необходимая сила, чтобы свершить предначертанное. Помоги мне, Дарёнка. Я очень, очень устал.
Веки отца измученно опустились, лоб уткнулся в лоб Дарёны, а светлячки вились вокруг них в завораживающей медленной пляске. «Сон?» – эхо правды коснулось души лёгким крылом, но Дарёна почему-то совсем не удивилась. Это знание дремало в ней крошечным, размером с орех, сгустком света, но стоило его тронуть, как оно вспыхнуло и вытолкнуло её из детства в настоящее – в летнюю ночь, полную вздохов сада за окном, к спящим Младе и Зарянке.
Сердце гулко толкалось в груди, сумрак звенел, а кинжал под подушкой нагрелся в руке Дарёны. Она вынула это тёплое и живое чудо, и из ножен показался серебристо сияющий клинок, озаривший постель прохладно-лунным светом. «Неужели то самое?» – трепыхнулось сердце, а рука задрожала и едва не выронила кинжал. Трепеща на грани обморока, как язычок пламени гаснущей свечи, Дарёна прошептала:
– Матушка Твердяна… Это ты? Ты подаёшь мне знак?
Свечение клинка померкло на мгновение, а потом вновь усилилось – кинжал мигнул. И смех, и слёзы рвались наружу, сплетаясь в невыносимо щемящий клубок сладкой боли. Прижав клинок к груди, Дарёна зажмурилась и закусила руку, чтобы справиться с ураганным дыханием, рвавшим ей лёгкие. Кожей чувствовала она тёплое, совсем не пугающее присутствие кого-то невидимого и купалась душой в серебряном свете кинжала.
– Но что ты хочешь сказать, матушка Твердяна? – Дарёна поспешно вытерла слёзы, всматриваясь в светящийся рисунок-сетку на гладкой, острой стали. – Я должна пойти на встречу с отцом?
И снова подарок оружейницы мигнул, и Дарёна сердцем угадывала, что это означало «да». Где находилась та важная часть души Млады, без которой она не могла быть собой – мыслящей, любящей, сильной и нежной женщиной-кошкой? «Ответ есть только у навиев», – сказала Вукмира, но Дарёна до сегодняшней ночи не представляла себе, как этот ответ получить… Клинок сияющим ключиком вошёл в замок и открыл его. Щёлк – и разгадка нашла своё место в душе Дарёны.
– Благодарю тебя, – со слезами целуя кинжал, прошептала она. – Я люблю тебя, матушка Твердяна.
Осветив клинком лицо спящей Млады, она прильнула губами к её лбу, потом склонилась над дочкой, сладко сопевшей в люльке. Под сердцем тёплым зёрнышком зрела вера: совсем скоро родительница взглянет на своё дитя осознанно и обнимет его со всей полнотой любви в восстановившей целостность душе.
Шаг в проход – и она очутилась на лесной полянке у пещеры. Прохладный бархат ночи обнимал тело, со всех сторон возвышались могучие, жутковатые тёмные стволы, и только плавающие в воздухе огоньки, точно такие же, как в недавнем сне, придавали этому месту очарование мрачной сказки. У входа в пещеру, круглого, как растянутый в мучительном крике рот, лежали несколько Марушиных псов – огромных, чёрных и мохнатых зверюг со свирепыми мордами. Кто же из них – отец? Дарёна застыла, охваченная пощипывающим кожу холодком опасности, а один из оборотней поднял голову и посмотрел на незваную гостью желтовато мерцающими во тьме глазами.
– Батюшка, – вполголоса позвала Дарёна, не зная, к кому из псов обращаться. – Это я… Ты звал меня во сне – я пришла. Я готова помочь тебе, как ты просил.
Зверь приподнял верхнюю губу, обнажив острые, хищные клыки, и глухо зарычал. Ледяная иголочка страха перед этой олицетворённой лесной тьмой кольнула Дарёну, и она невольно попятилась. Попавшая в ямку нога некстати подвернулась, и девушка упала, а оборотни словно того и ждали: поднявшись со своих мест, они медленно двинулись к ней, спокойно-грозные, уверенные в своей силе.
