— Это нечестно с твоей стороны. — Слова вырвались у Мишель вместе со стоном, когда он резко прижал ее к себе.
Она чувствовала, что он хочет ее с такой же силой, что и она его, и ожидание было просто мучительно.
Мишель бросила взгляд в зеркало и мысленно ахнула. Там была не она: на нее смотрела какая-то ненасытная самка в разгар разнузданной оргии — с глазами в пол-лица, с расширенными зрачками, с губами, открывшимися для беззвучного стона, с раскрасневшимися щеками и телом, выгнувшимся в молчаливом призыве.
— Никос, ну пожалуйста…
Вместо ответа он развернул ее к себе лицом, обнял руками за талию, посадил на широкую мраморную столешницу трюмо и, наклонив голову, стал целовать ее грудь.
От этих поцелуев ее пронзило такое острое, требующее выхода желание, что она, когда стало уже просто невмоготу терпеть больше, обхватила его за голову и, приподняв ее, впилась в его губы жадным, страстным поцелуем.
Сколько прошло времени, прежде чем они начали медленно отделяться друг от друга? Пять минут, десять? Она не имела понятия. Она знала только одно — вот сейчас, еще одно легкое движение, и это мгновение уйдет навсегда.
Никос, легко упершись лбом в ее лоб, нежно погладил ее по плечам.
— Надо было сообщить, что мы вообще не приедем, как ты думаешь?
Она не могла выговорить ни слова и с потерянным видом лишь кивнула головой.
Он обхватил ее лицо ладонями, нежно поцеловал, а затем поставил ее на пол.
— Пойду приму душ, побреюсь и оденусь.
Он ушел, а Мишель облокотилась о столешницу и закрыла глаза. Она чувствовала полное изнеможение, и в душе ее царил мрак.
Ни один мужчина не действовал на нее так. Никогда и ни перед кем она не чувствовала себя такой беззащитной и беспомощной, такой слабой, зависящей от чужой воли. Это пугало. Что будет, когда все кончится, а ведь неизбежно кончится? Сумеет ли она просто махнуть рукой, сказать: «Спасибо, было хорошо» — и уйти?
Жизнь без Никоса казалась пугающе пустой.
«Но ты же пока с ним, — шепнул внутренний голос. — По крайней мере, до тех пор, пока от Никоса не отстанет Саска со своими притязаниями и не исчезнет, добровольно или нет, Джереми».
«Пока… Что ж получается? И что ты предлагаешь? — спросила Мишель себя. — Просто любить и проживать каждый день так, словно он последний? Это невозможно. Разбитое сердце и полная беспросветность — вот чем это кончится».
Звук падающей воды, доносившийся из ванной, прорвался сквозь ее мысли и вывел из транса. Надо быстренько приводить себя в порядок. В каком она виде, ужас! Прическа, макияж — все надо начинать заново.
Она принялась за работу, поначалу неуверенно и нехотя, но вскоре, сама не заметив, увлеклась и уже твердой рукой слегка подчеркнула румянами скулы, нанесла тени, чтобы сделать ярче глаза, аккуратно обвела контур губ.
Густым волосам совсем не трудно добавить пышности с помощью щетки и фена.
Покончив с этим, она влезла в узкое и длинное, до лодыжек, шелковое черное платье с мягкой драпировкой на лифе и узкими тесемками на плечах. Потом сунула ноги в черные туфли на шпильках, взяла подходящую к платью меховую накидку и маленькую вечернюю сумочку из бисера и вошла в гостиную.
Никос уже ждал ее там. В темном смокинге и белоснежной рубашке с плоеной манишкой, с черной бабочкой, он был ослепителен. Мишель почувствовала, как сердце у нее словно оборвалось, а потом забилось часто-часто. Крупной, четкой лепки лицо, выступающие скулы, темные глаза, точеный нос, прекрасно очерченные губы.
Да, этот человек производил впечатление, притом скорее не внешностью. В нем чувствовалась некая беспощадность, не сулящая ничего хорошего всякому, кто перейдет ему дорогу. И одновременно, словно бы в полном противоречии с суровой натурой, в этом человеке скрывалась бездна доброты.
Если он когда-либо отдаст свое сердце женщине, то это будет воистину бесценный дар. И женщина эта, если она умная, будет хранить и лелеять этот дар.
Ну вот, она снова задумалась о том, о чем думать опасно.
— Пойдем? — Удивительно, до чего же ровно звучит ее голос.
Лифт, нигде не останавливаясь, опустил их на первый этаж, двери открылись, и вошел консьерж, который поехал с ними дальше, в гараж.
— Мишель, я поставил цветы в вазу. Пусть они стоят в холле. Жалко их выбрасывать. Вы не против? — (Кабина остановилась, Никос и Мишель вышли.) — Приятного вам вечера.
— Что за цветы? — спросил Никос, ведя Мишель к машине.
— Гвоздики.
Никос поднял бровь.
— Спрошу иначе. Кто прислал тебе цветы? — Мишель молчала. Он взял ее за локоть, не давая идти дальше. — Говори, Мишель.
Скрывать правду не имело смысла.
— Джереми.
Глаза Никоса потемнели.
— Он сам их принес?
— Да.
— Он говорил с тобой?
— Нет, не говорил.
Он был снаружи и изобразил учтивый поклон.
Никос чертыхнулся.
— Ну, знаешь, этот парень любит играть с огнем.
Гнев, исходящий от него, казалось, можно было потрогать рукой. Сердито бормоча что-то себе под нос, он открыл «БМВ», подождал, пока Мишель сядет, обошел вокруг и уселся за руль.
— Он тебе сегодня звонил? — Никос включил двигатель и повел машину к выходу.
— Да, звонил, вскоре после того как я вернулась домой.
Он резко повернулся лицом к Мишель. Глаза его пылали.
— Завтра же с утра переезжаем ко мне. И не спорь, — бросил он, заметив, что она собирается что-то сказать. — В пентхаус можно попасть только на одном лифте, а у него специальный код. Да и на пожарную лестницу тоже не попадешь с первого этажа просто так. — Он мгновение помедлил, строго глядя на Мишель. — По крайней мере, я буду уверен, что ты в безопасности. Что-то далеко все это заходит.
— Послушай…
— Никаких «послушай», — бесцеремонно оборвал он ее. — Мы почти приехали.
Мишель с удивлением увидела, что они уже у гостиницы «Мариотт». Это ж надо, как они быстро проскочили два километра, прямо рекорд.
— Поговорим об этом позже, — пробормотала она, пока Никос искал свободное место на парковке.
— Почему ж не поговорить? Поговорим, — пробурчал он сердито.
Мишель была так раздражена его самоуправством, что, когда они оба, выйдя из машины, пошли к лифтам, вид у нее был мрачный и напряженный. Однако подниматься на второй этаж пришлось вместе с несколькими людьми, тоже прибывшими на бал, а потому сердитый вид был совершенно неуместен, и Мишель старательно изобразила на своем лице веселую мину.
Ну а уж когда они оказались в фойе перед залом, настало время сплошных улыбок. Официанты сновали между гостями с подносами, на которых стояли бокалы с шампанским, и Мишель, взяв себе один, пригубила искристой жидкости, ища глазами родителей.
