Итак, братья встретились, обсудили свои дела и гуляли теперь близ ледяных гор.
— Смотри-ка, какая красавица! — воскликнул неожиданно Тадеуш.
— Где? — спокойствие никогда не изменяло Эйленгофу.
— Да вот. — И Тадеуш указал на Наташу, смеявшуюся в ответ на что-то, сказанное Оболенским.
— А-а, — протянул Эйленгоф. — Я знаю ее.
— Ты? — поразился Тадеуш. Но откуда? Такая красивая девушка… Возможно ли меня ей представить?
— Изволь, — улыбнулся брат, — но с условием.
— Все, что угодно!
— Хорошо. Я поймал тебя на слове. Я тебя представлю ей, но завтра же ты уедешь из Петербурга.
— Все, что угодно! — пообещал Тадеуш.
Удивленная Наташа увидела, как к ней приближается былой попутчик Эйленгоф.
— Барон! — воскликнула она. — Вот нежданная встреча! Никак не чаяла вас здесь видеть.
Эйленгоф сдержанно поклонился и учтиво ответил на приветствие:
— Весьма польщен, что вы вспомнили меня.
Девушка рассмеялась:
— Ах, не вините меня в забывчивости.
— Князь. — Барон поклонился Оболенскому.
Федор сдержанно ответил на поклон:
— Сударь…
Увидев барона, князь омрачился несказанно. Их дела были давно улажены, и Оболенский полагал, что Эйленгоф покинул столицу. Однако тот, как видно, не поспешил сделать этого.
— Позвольте представить, — тем временем продолжал Эйленгоф, — старший брат мой — пан Тадеуш Сангушко.
Наташа любезно поклонилась новому знакомцу, и Тадеуш сразу взял быка за рога. Он завладел вниманием девушки, веселил ее, рассказывал какие-то небылицы, предоставляя Оболенскому и Эйленгофу идти позади них, наслаждаясь обществом друг друга. Громкий и смазливый польский граф раздражал князя, но тем не менее Оболенский не замедлил взять его себе на заметку. Все те, с кем общался Эйленгоф, были достойны пристального внимания.
Барон числился в прусских шпионах, и с ним велась игра. Ему позволялось думать, что он обличен доверием русской дипломатической миссии. Но было известно, что он один из тех, кто активно желает присоединения большей части польских земель, а то и всей Польши к Пруссии, в ущерб интересам России.
И вот теперь брат этого человека не давал ему объясниться с девушкой, в которую князь был влюблен. И чем менее у него было возможности для объяснений, тем более Оболенский негодовал и тем более чувствовал себя влюбленным.
Но, к счастью, все заканчивается. Эйленгоф и Сангушко откланялись. Но и Наташе уже пора было возвращаться. Она устала и немного замерзла.
— Вы, кажется, увлеклись вашим новым знакомым? — спросил князь.
— Нисколько, — ответила она. — Он чересчур болтлив. К тому же, я подозреваю, ничто из сказанного им не было правдой.
Оболенский улыбнулся.
— Я хотел кое-что сказать вам. Но теперь уже не осталось времени нам на разговор.
— Есть еще несколько минут, — сказала Наташа. — Я задержусь, а вы будьте кратки.
— После такого приказа не смею ослушаться! — сказал Оболенский, и они оба рассмеялись.
Князь Федор взял ее за руку:
— Вы, может быть, уже догадались… — Он несколько помедлил. — Я люблю вас, Наталья Васильевна. Хотя батюшка ваш и будет на меня сердит, но я хочу прежде объясниться с вами, чем с ним. Я люблю вас и хочу, чтобы вы стали моей женой. Что вы мне ответите?
Наташа опустила глаза, и улыбнулась. Ей приятно и странно было его предложение.
— Я не знаю, Федор Иванович, — ответила она. — Я, право, не думала еще о браке. Вы… вы…
Она решительно подняла голову и посмотрела ему в глаза:
— Вы нравитесь мне. Я бы сказала, что люблю вас, если б знала что это такое — любовь. Если любовь — это предпочтение, которое мы одному человеку отдаем перед всеми, то да, я люблю вас, а большего я не знаю. И если нравится вам такой ответ и если его вы ждали, то говорите с моим отцом. Я сказала, что о браке еще не думала, но, полагаю, по зрелому размышлению, мне захочется сделаться вашей женой. Возможно, я говорю излишне решительно, так, как девушке не подобает, но иначе мне пришлось бы что-то придумывать, а я на выдумки не горазда.
Ошеломленный такой длинной и рассудительной речью, Оболенский замер. Что теперь делать он не знал. Вокруг них вилась толпа, толклись люди, и, казалось, никому не было дела до двух молодых людей. Федор взял Наташу за руку и быстро увлек ее в небольшой дворик между домами. Там он крепко обнял и поцеловал Наташу. И еще, и еще раз. Она прижалась к нему и обвила его руками, отвечая на поцелуй неумело и пылко.
Федор едва с ума не сошел от счастья. Так скоро и просто решилось его искание. Но неуверенность, все та же неуверенность не оставляла его. Ведь Наташа же не сказала, что любит…
Василий Федорович был дома. Утро его прошло как обычно. Он позавтракал и теперь читал письма в кабинете. Что-то за окном привлекло его внимание. Он вначале не понял, что именно.
Будто мелькнула перед ним знакомая фигура. Он протер глаза, Думая, что утомился и от этого воображение выкинуло с ним такую шутку. Нарышкину показалось, что стоит перед их домом, завернувшись в теплую накидку Маргерита Джанчини.
— Вздор, не может этого быть… — пробормотал он.
И точно: не успел он моргнуть, как женщина испарилась — как не бывала.
В дверь постучали и слуга доложил, что пришел князь Серебряный-Оболенский и просит принять его. Василий Федорович велел просить гостя в кабинет. Когда князь вошел, мужчины учтиво поздоровались друг с другом.
Оболенский не знал, как начать разговор, ибо такая ситуация была ему в новинку, поэтому замолчал, ожидая, что, быть может, первым разговор начнет Василий Федорович. Так и произошло. Нарышкин, улыбнувшись, предложил гостю сесть и спросил:
— Вас, вероятно, привело ко мне какое-то дело, князь?
— Да, верно. Я хотел… — На мгновение Оболенский замялся и тут же продолжил: — Я хотел просить руки вашей дочери, Василий Федорович. Я люблю ее и, полагаю, что она тоже любит, меня.
— Полагаете или уже точно знаете? — улыбаясь спросил Нарышкин.
Оболенский замялся:
— Догадываюсь… — только и нашел он, что ответить.
— Что же… Я не против вашего брака. Вы кажетесь мне весьма подходящим женихом для моей дочери. Вы и знатны, и богаты, но, главное, вы любите ее, а это я полагаю самым важным.
Василий Федорович невольно припомнил себя в подобной ситуации: как он просил руки Наташиной матери, как был влюблен и готов был всем пожертвовать ради любимой женщины. Он посмотрел на князя и подумал, что если тот так же любит его Наташу, как когда-то был влюблен сам Нарышкин, то он, не раздумывая, даст согласие. Хотя оставалось еще спросить его дочь. Василий Федорович лишь надеялся, что у дочери его достанет душевной прозорливости понять, что этот молодой человек любит ее искренне, и она не будет совершать тех ошибок, что совершили когда-то ее мать и бабка.
