Когда она вышла из комнаты, Элен могла уже отдаться самым искренним слезам. Просто несчастье какое-то, все у нее всегда получается шиворот-навыворот! Девушка закрыла глаза и скоро забылась тревожным сном, продолжая вздрагивать от всхлипов. Последняя мысль была успокаивающей: вот он придет, и все выяснится…
Он не пришел.
Элен потихоньку поправлялась. Сначала, прихрамывая, стала передвигаться по комнате, потом Клара сняла повязку с плеча. Бинтов на голове стало меньше. Синяки начали приобретать устойчиво желтую окраску. Каждый очередной день Клара радостно-торжественным голосом объявляла о новых отвоеванных у болезни позициях. Но Элен еще тревожили головные боли — следствие перенесенного сотрясения. Нервы тоже давали о себе знать: нарушился сон, пропал аппетит. Клара строго выговаривала пациентке за то, что та мучит себя грустными мыслями. Такой плаксой Элен никогда не была.
Клара сочувствовала, как могла, помогала, чем умела. Джексону заочно симпатизировала, даже жалела, как и положено жалеть обиженного. Но каждый день работал против этого странного человека. Как он может так жестоко наказывать больную! Неужели собственная гордость ему дороже спокойствия Элен? Клара даже предлагала сходить к гордецу в отель, но Элен категорически воспротивилась.
Наконец больной было разрешено погулять. Нет, ходить еще нельзя, только потоптаться в микроскопическом дворике. Это благотворно скажется на аппетите и восстановит нормальный режим сна. Так говорила Клара, заботливо снаряжая свою подопечную на прогулку.
Элен вышла во дворик и радостно задохнулась от свежего воздуха, от яркого солнца, от блестящего снега. От своего возвращения к жизни.
— Клара, — крикнула она. — Принеси мне, пожалуйста, лыжи и палки!
— Совсем с ума сошла! Какие еще тебе лыжи?
Элен рассмеялась в ответ:
— Успокойся, дорогая, я всего-навсего хочу из них соорудить нечто вроде шезлонга. Знаешь, как отдыхают лыжники на склоне? Вот и я так посижу, подставив лицо солнцу. Мне ведь надо для отчета перед Барбарой хоть немного загореть. Раньше я возвращалась с гор черная как негр.
Клара помогла соорудить требуемое и, усадив девушку на импровизированное ложе, сердито поинтересовалась:
— Ты намереваешься скрыть от тетки, что с тобой произошло?
— Поначалу допущу ложь умолчанием, а потом не вытерплю, расскажу правду. Что ты на меня осуждающе смотришь? Кроме лжи умолчанием существует еще ложь во спасение. Ну нельзя сразу, без подготовки, Барбаре рассказать о моих несчастьях.
Клара ушла в дом. Элен закрыла глаза, подняла лицо к солнцу. Какая красота! Лежишь себе, и жар весеннего солнца ощущаешь кожей щек. Даже через крепко смеженные веки пробиваются радужными кругами ослепительные лучи. Наступает момент приятного бездумья, пропадает ощущение времени. И если мысли все-таки крутятся в голове, то легкие и необременительные.
Филипп вдовец. Ну и что? Вдовец, значит, свободен, а он говорит, что не свободен. Из-за ребенка? Все время между ними стоят какие-то дети. Причем девочки. Одна выдуманная, другая почему-то скрываемая. Отец любит несчастную сироту и боится, что его новая избранница не сможет стать хорошей матерью? Правильно делает, что боится…
Тут в неспешных мыслях произошел некий всплеск озарения: так вот почему Филипп все время твердил об особой ответственности родителей за судьбу ребенка! Вот почему позволил себе непочтительные слова в адрес бедной Барбары. Она, Элен, в своем эгоизме даже не могла допустить мысли, что Филиппа волнует детская тема именно потому, что его тревожит судьба собственной дочери. Он перенес смерть жены. Потом всего себя посвятил малышке. Там, где раньше виделся придирчивый зануда, оказывается, был страдающий человек.
Но Стефани тоже хороша! Как можно было не узнать самые важные подробности из жизни босса? Или он специально делал тайну из своего вдовства? Вернее, из двух фактов: сначала женитьбы, потом уже вдовства. Почему? И почему он, говоря о своих чувствах к Элен, заявил, что подобные слова произносит впервые? Не любил, но женился? Вынужден был прикрыть грех обесчещенной им девушки?
Весьма странный человек! Проповедует скромный образ жизни, а сам остановился в дорогом отеле. Да и с грехом этим тоже… Согласитесь, мистер Джексон, пожалуй, вы тут нарушили собственные принципы? Вы абсолютно уверены, что Элен Олдфилд — безнравственная женщина, которая не только, будучи не замужем, завела ребенка, но еще и всячески открещивается от своей дочери, спихнув заботу о ней на пожилую, не совсем нормальную леди.
Распутать узел несообразностей уже, пожалуй, невозможно. Образ женщины-кукушки враз не развеять. Ведь не пришел же Джексон навестить Элен, хоть еще недавно был вне себя от сострадания. Где оно теперь, его сострадание?
Поток неспешных мыслей прервала Клара:
— Элен, для первого раза хватит! Обгоришь, чего доброго! Иди обедать, и, если снова станешь жаловаться на плохой аппетит, завтра гулять не пойдешь, непослушная девчонка!
Клара! Хотя бы для того, чтобы узнать, какие бывают на свете женщины, уже стоило приехать сюда. Сама доброта, сама мудрость. Всегда заботливая, всегда естественная. Не врет! Не придумывает ничего, чтобы казаться интереснее. Непременно надо пригласить ее в Лондон. Любопытно, как Клара впишется в мир, где царствует леди Монт?
— Элен!
Голова закружилась от этого голоса. Он! Пришел все-таки… Элен крепче зажмурилась в желании победить охватившее ее волнение. Что сказать? Как себя вести? Как бы действовала сейчас Клара?
— Филипп! Привет! Хорошо, что ты пришел. Мне было трудно без твоей помощи. Пока все идет хорошо. — Тон естественный, и никаких лукавых слов не сказано. — Я перед тобой виновата, но не настолько же, чтобы ты совсем забыл несчастную больную.
Элен улыбнулась, глядя на гостя. Он так долго занимал ее мысли, так много для нее значил, что сейчас совершенно не хотелось вновь вторгаться в мир непонятных для нее вещей. Он здесь, и это главное.
— Рад видеть тебя, Элен. Как чувствуешь себя? Я, собственно, пришел попрощаться…
— Как попрощаться? — Элен в тревоге широко распахнула глаза. — Почему попрощаться? Ты оставляешь меня здесь одну? И даже сейчас не зайдешь в дом? У Клары обед уже готов…
— Элен, — растерялся Филипп, — когда Клара вышла ко мне из твоей комнаты, у меня не осталось сомнений в том, что я здесь персона нон грата, нежелательный элемент. Меня испугала твоя реакция на мои слова, и я посчитал, что только ухудшаю и без того нелегкое твое положение.
— Ну, кажется, теперь наступила твоя очередь удивлять! Может быть, сейчас нам не стоит снова запутываться в разговорах? Пойдем в дом. Помоги мне, пожалуйста, встать.
