Словно лепестки, обнажая сердцевину цветка, упали на пол платье, сорочка, юбки. Его взгляд остановился сначала на стройной белой шее, затем спустился ниже, туда, где алебастром сияли ее груди, увенчанные розовыми сосками, напрягшимися от желания.
– Как ты прекрасна, Алана! – сказал он и пальцем коснулся перламутрового соска. – Ты прекрасна, я не заслужил такого дара.
– Но это мое желание, Тристан, а ты только подчиняешься мне.
– Если это только твое желание, то почему я так страстно хочу тебя, Алана? Так хочу, что не могу ждать ни единой минуты!
Он подхватил ее на руки, а она прижалась к его обнаженной груди, целуя все подряд: шею, подбородок, жесткую щетину щек.
Он опустил ее на постель, снял с себя рубашку и бросил ее на стул. За ней последовали брюки, и все это время он сторожил Алану взглядом.
Теперь он, обнаженный, стоял у постели, и она могла видеть каждый мускул, каждый изгиб его тела. Он был прекраснее Давида, которого Микеланджело извлек из глыбы бесчувственного мрамора. Прекраснее спящего Адониса, пробудившего любовь Персефоны и Афродиты. Разве мог совершеннейший из мифических героев дышать такой страстью и нежностью, излучать такую мощь и в то же время быть таким по-человечески слабым?
Пугаясь собственной храбрости, Алана протянула руку и притронулась к совершенному телу Тристана, и оно отозвалось дрожью удовольствия. Тогда Алана прижала губы к тому месту, где изо всех сил колотилось сердце Тристана.
Он лег рядом с ней и начал целовать ее так пылко, что она смутилась, считая себя недостойной такой страсти, он же покрывал поцелуями ее шею, а потом и грудь. Его большая ладонь скользнула ниже, его дыхание было таким жадным и горячим, что Алана приподнялась ему навстречу, встретив на полпути его губы, и застонала, когда они начали ласкать сосок.
Его мускулистые бедра прижались к ее бедрам, и теперь Алана ощущала его всего, от груди до ног, чувствовала силу его возбуждения. И жаждала новых, еще более смелых ласк, последнего предела, когда трудно дышать или произнести хотя бы слово.
– Ах, Алана, какая ты теплая, нежная! – шептал Тристан. – Как я мечтал об этом с того самого дня, когда ты упала со своей башни в мои объятия!
Если бы только она могла открыть ему правду, сказать, что любит его почти всю свою жизнь, признаться, что жила одной мечтой: отдать ему себя.
Его ладонь продолжала свое движение, скользнула по нежной округлости ее живота, спустилась еще ниже, и Алана вскрикнула, когда его пальцы остановились там, где, казалось, сосредоточились все ее желания.
– Не бойся, моя любовь, я не причиню тебе боли…
Ее доверие к нему было столь же беспредельным, как и ее любовь, – он был владыкой ее души и тела. Разве могла она отказать ему в том, что уже давно ему принадлежало? И, раскинув ноги, она отдалась мучительной ласке, сладкой пытке, от которой темнело в глазах. Вместе с Аланой Тристан возвращался в забытый мир простых человеческих чувств.
– Мне этого мало, Тристан, – прошептала Алана и дотронулась до его плоти, вызвав у него томительный стон.
– Хорошо, ангел, я готов.
Он прижался к ней своим твердым напрягшимся телом, и ногти Аланы впились ему в спину.
– Пожалуйста, Тристан… – задыхаясь, попросила она. Одно резкое движение его бедер, и Алана вскрикнула от боли. Возглас удивления вырвался у Тристана, заставив его приостановиться:
– Как, неужели, Алана? Ты никогда… Почему ты мне не сказала?
Она прижала пальцы к его губам.
– Тогда бы ты не выполнил моего желания. А я так хотела тебя, Тристан! Хотела, чтобы ты стал частицей меня… – «Как ты стал частицей моего сердца», – добавила она про себя. – Прошу тебя, Тристан, не надо сожалений. Я хочу, чтобы все между нами было прекрасно.
– Как я могу сожалеть о том, что мы нашли друг друга, Алана. Ты ангел, принесший мне любовь…
Каждой своей неторопливой лаской, каждым медленным Движением он говорил ей, что впереди у них еще целая жизнь, полная таких ночей. Но он наслаждался ею, как будто это был единственный и последний раз в его жизни и другого такого не будет, как никогда больше не будет и такой ночи. Он погружался в нее снова и снова, и Алана отвечала, возмещая ему и себе годы, прошедшие без любви. Она хотела навеки остановить время и сознавала всю невозможность такой мечты. Она старалась запечатлеть в памяти каждую черточку и выражение его лица, его руки, его всего, страстность его поцелуя и жар его тела, чтобы потом согревать воспоминаниями долгие одинокие ночи.
Без застенчивости и смущения она раскрывала перед ним все свои секреты и тайные желания, и он отвечал ей тем же, допуская ее в свою душу, в тот мир, в который она уже заглянула там, наверху, среди его картин.
И когда наступил последний взрыв и дрожь удовольствия сотрясла Алану, она так крепко прижала к себе Тристана, как будто хотела навсегда удержать его в своих объятиях. Громкий стон вырвался из его груди, он с яростью откликнулся на вызов, и волны наслаждения обрушились на Алану. Его обессилевшее, вдруг ставшее тяжелым тело придавило Алану, но этот груз она была готова нести до конца своих дней. Они долго ошеломленно молчали, стараясь понять всю важность случившегося…
Тристан лежал рядом с Аланой, не выпуская ее из объятий и прижимая к влажной от пота груди. Он заговорил, и в его словах прозвучали беспокойство, страх и вместе с ними нечто другое. И этим другим была надежда.
– Кто ты, Алана? – выдохнул он, погрузив лицо в облако ее спутанных волос. – Я уверен, что где-то видел тебя, я понял это в ту самую минуту, когда ты здесь появилась. Мне кажется, мы знаем друг друга целую вечность.
Алана спрятала у него на груди горькую улыбку, зная, что заплатит за эту ночь вечным страданием. Что бессчетные ночи будет искать и не находить его, протягивая руки в равнодушную тьму.
– Я всего-навсего лицо в окне, Тристан, – сказала она. Он смотрел на нее, и в его глазах был рай.
– Нет, Алана, ты не лицо в окне, ты удивительная загадка. И завтра ты откроешь мне все, я добьюсь от тебя правды своей любовью.
Завтра… Завтра ее здесь уже не будет. Завтра она исчезнет из его жизни.
Слезы подступили к ее глазам, но Алана не дала им вылиться. Впереди у нее целая вечность, чтобы выплакать все слезы, но эта ночь должна быть радостью.
Она целовала и ласкала Тристана, чувствуя, как в нем вновь пробуждается страсть, радуясь, когда он со стоном опять и опять овладевал ею. И так много раз, пока луна не побледнела в свете зари. Как если бы это была последняя ночь в их жизни.
Заря чуть окрасила небо, когда Алана неслышно выскользнула из постели, не осмелившись поцеловать Тристана на прощание. Она боялась разбудить его. Лучше ей уйти, прежде чем он откроет глаза. У нее не было сил, чтобы проститься с Тристаном и с Габриелем, спавшим у себя в детской.
