Бесстыжее лето - Элли Лартер

Это так странно — что я вдруг заболела. Я даже банальную простуду схватывала последний раз лет в шестнадцать или семнадцать, когда еще училась в старших классах и бегала в школу морозной зимой в капроновых колготках и короткой юбке. Возраст безрассудства! Ветер в голове! Стиль был превыше всего — сейчас же превыше всего собственный комфорт, и чтобы не мерзнуть, я готова надеть хоть штаны с начесом. Вот только на дворе сейчас июль, а не февраль. Тогда мама делала мне горячий чай с малиновым вареньем и укутывала поплотнее в одеяло, чтобы меня не знобило. Что со мной сейчас — я не имею ни малейшего понятия. Это не похоже на обыкновенную простуду. Неужели организм, всегда такой крепкий и надежный, отреагировал так на стресс из-за благотворительного приема? Последние недели и вправду были напряженными, а сегодняшний и вчерашний дни — просто безумными. Не исключено, что нервы все-таки не выдержали. В конце концов, у меня нет классических респираторных симптомов: ни насморка, ни кашля, ни боли в горле. А вот температура, тошнота, слабость — это да. И Артему я просто безумно благодарна за то, что он делает, как помогает и заботится. Кто бы мог подумать? Соперники с первого дня, непримиримые враги, коза и придурок — так мы друг друга прозвали. И наверняка назовем еще не раз. Но все-таки! Работаем в команде! Вместе ведем прием! Сблизились. Даже слишком… И нет, это я не о сексе в жарких подсобках и застрявших лифтах. Потому что то, что он делает для меня сейчас, гораздо важнее и глубже любого, даже самого горячего и сногсшибательного секса.

Неожиданно быстро и крепко уснув, глубокой ночью я просыпаюсь от сильного приступа тошноты. Вечером была мысль попросить Артема поставить возле постели тазик на случай непредвиденного конфуза, но я то ли постеснялась, то ли забыла, то ли уснула раньше, чем успела сказать… Сейчас сонный мозг соображает едва-едва, мысли слипаются и путаются, как макароны в миске с паршивым ролтоном, но тошнота подступает слишком близко, а времени добежать до унитаза у меня нет, да и сил бежать нет… Чтобы не испачкать постель, я просто свешиваюсь вниз, и меня рвет прямо на пол. Благо, в спальне нет ковра. Артем тут же просыпается и, быстро сообразив, что к чему, в полной темноте садится на постели, ловит сзади мои волосы и закручивает их в хвост, осторожно придерживая выпадающие пряди. Я со стоном откидываюсь обратно на подушку и не могу сдержаться от ругательства:

— Вот же блять.

— Как ты, козочка? — спрашивает Артем тихо.

— Не очень, — отвечаю я уныло. — Надо теперь встать и убрать все.

— Все нормально, я уберу, — говорит мужчина, и я чувствую, как покрываюсь в темноте пунцовой краской:

— Ну уже нет. Это… это слишком, Артем, — я называю его по имени, потому что это кажется мне важным в данный момент. — Я же не лежачий больной, — добавляю я уже не так решительно, потому что слабость во всем теле действительно очень сильная. — Я смогу сама. Ты не обязан…

— Лежи, блин, — отвечает мужчина то ли раздраженно, то ли просто взволнованно. Он включает свет, а я закрываю глаза дрожащими ладонями. Мне откровенно стыдно, но нет никаких сил, чтобы спорить и сопротивляться. Так что я просто соглашаюсь с ним.

Артем справляется довольно быстро, сам разыскав в ванной комнате и половую тряпку, и большой пластмассовый тазик, и дезинфицирующее средство, и резиновые перчатки, а потом приносит мне воду и термометр. Засунув градусник подмышку, я покорно и медленно, глоток за глотком, осушаю кружку и возвращаю ее мужчине:

— Ты мой спаситель. Мой Бэтмен. Мой Супермен.

— Определись как-нибудь, — Артем закатывает глаза. — Как ты себя сейчас чувствуешь?

— Получше, — признаюсь я, и это сущая правда. Кажется, теперь в желудке совсем ничего не осталось, и от этого наступает облегчение.

Но температура все равно оказывается высокой — тридцать семь и семь. Артему это не нравится, он качает головой и хмурится, а потом говорит:

— У меня есть идея.

— Какая? — спрашиваю я осторожно.

— Когда я болел в детстве и мучился с высокой температурой, меня всегда растирали водой с уксусом, — сообщает он, и я снова краснею:

— Знакомо.

— Попробуем? — предлагает мужчина совершенно серьезно.

— Ты ведь понимаешь, что мне придется раздеться? — спрашиваю я.

— Ты ведь понимаешь, что ничего нового я там уже не увижу? — улыбается он, отвечая в тон, и я закатываю глаза:

— Черт с тобой. Уксус на кухне в ящике слева от раковины.

Он кивает и выходит из спальни, а я снова закрываю лицо ладонями, не понимая, когда мы наконец дойдем до последней грани сближения и немного притормозим… Пока все происходит слишком быстро. Но делать нечего: я собираю последние силы и сажусь на постели, чтобы снять с себя футболку и шорты и остаться в одних трусиках.

Артем ни о чем больше не спрашивает. Он сам находит губку и маленькую пластиковую миску, замешивает раствор в нужных пропорциях и возвращается в спальню, принося с собой едкий запах уксуса. Я вдыхаю его — и трезвею, в голове сразу как будто немного проясняется. Инстинктивно мне хочется прикрыть грудь, и эта мысль чертовски смущает. Да, он видел меня без одежды много раз, но это всегда был секс, грубый и яростный. Сейчас я впервые по-настоящему обнажена перед ним. Но я сдерживаю порыв и вместо этого вытягиваюсь по струнке, закрывая глаза и пытаясь расслабиться. Влажная губка касается кожи, прижимаясь к бьющемуся на шее пульсу, и я чувствую, как скатывается первая капля…

Артем снова и снова погружает губку в водно-уксусный раствор, выжимает ее и осторожно смачивает мои руки, грудь, не задевая сосков, которые невольно твердеют от прохлады и волнения… Щекочет ребра, оставляет мокрые следы на боках и животе, потом тихо и хрипло просит раздвинуть ноги, чтобы пройтись губкой по внутренней стороне бедер…

О том, что этот процесс слишком эротичен, мы оба догадываемся слишком поздно. По телу ползут мурашки, и я закусываю нижнюю губу, а тело, словно забыв о своей болезни, начинает наливаться приятной тяжестью. В какой-то момент я просто слышу дыхание Артема около самого уха и его прерывающийся шепот:

— Если бы мои пальцы не были в уксусе, я бы трахнул тебя ими.

Я задыхаюсь на вдохе и, с трудом разлепляя воспаленные от жара губы, отвечаю так же тихо и требовательно:

— Иди и вымой свои чертовы пальцы.